Сделал несколько шагов и рассудил не без хитрецы:
— Моя вера такой. Твоя другой. Моя ковыряй земля нельзя. Твоя надо.
Всем угодил ответом: люди рассмеялись. И Берштейн дал отмашку рукой, как бы прощая Андрею «рассекречивание».
— Ну, дед! — бодро шагал он впереди. — Смотришь, простой, думаешь… Ан нет, валенки-то, оказывается, мы!
И старый эвенк шел, будто катился, с улыбкой за ним. И светилась лунно Елена Владимировна. И задумчивый Бобков сиял в непроходящем изумлении. И она, Аганя, была с ними рядом. И так нравились ей их разговоры о том, о чем другие люди и речи не ведут.
— Живут рядом два народа, — удивлялась Елена Владимировна, — в одних природных условиях, с похожим бытом, внешностью. А мир для них — прямо противоположный! У якутов злые духи — под землей, в нижнем мире, как они говорят, а боги — на небесах. А у эвенков наоборот: боги в нижнем мире, а нечисть в верхнем.
— Побывайте на Крайнем севере в полярную ночь, — советовал Григорий Хаимович, — темнота, темнота, а уж когда огненная полоса по небу прочертит!.. Черт, конечно, или злой дух. Эвенки с севера — они тунгусы.
— А ведь если и к русским поверьям присмотреться, к Гоголю: баба Яга и черти тоже с небом дружат!
— Почему войны начинаются? — вдруг задавался вопросом Бобков. — Из-за богатства или из-за веры — тире, из-за убеждений?
— Из-за разных социальных условий, из-за разных социальных систем, — перечислял Григорий Хаимович.
— Из-за женщин! — шутила Елена.
И на этом, было, все сошлись. Но подал голос старик:
— За земля.
Сказал так, что почему-то, все приуныли. Как бы огорошенные маленько. Земли-то необжитой здесь много — и откуда же он взял, что из-за земли? Из-за земли, которую, по их поверью, и трогать нельзя?
Бернштей довольно посмеивался: он не зря, не без умысла пригласил старика. Бобков, да и Елена Владимировна были для него все-таки пришлыми, гостями. «Отпускниками». Может, поэтому он никак не мог поверить в теорию Бобкова — в само то обстоятельство, что временами наезжающий сюда человек мог знать и понимать что-то большее, чем он, чем другие, ставшие уже жизнью своей, местными. Так было и для Агани, если бы дело не касалось Бобкова. Было ревностное чувство: приедут на лето — и самые умные! Но в тоже время всем, кто работал постоянно, укоренился, хотелось быть и гостеприимными. И порадовать хотелось, и подивить. Поэтому начальник партии и хитрил глаз, предвкушая уготовленное диво. Особенно с жаркой хитрецой постреливал, когда смотрел на Елену.
— Интернационализм, — подводил черту в споре Григорий Хаимович, как руководитель партии, — вот великая сила! Великая идея, которая объединит мир и сделает невозможными любые войны!
— Я тоже так считал, — сомневался Бобков, — до войны. А как попал туда, где, казалось бы, стерты все различия, тем более, национальные. Одинаковая роба, еда, работа. И вот надо же — в первую очередь люди стали объединяться по национальному признаку. Татарин с татарином, армянин с армянином… Русские, правда, были в этом смысле исключением. Объединялись по образованию, по интересам. Были со всеми. Не знаю уж, хорошо это или плохо.
Все вместе весело смывали сажу на реке, играючи плескали в друг друга водой, как в день Ивана Купалы.
— Такое наполненное время для жизни, — удивлялась Елена Владимировна, — и такое пустое для дела.
— А разве это не дело? — переводил все в шутку Бобков. — Тушить пожары! Тайгу надо беречь, это наше будущее.
— Мы рубили лес. Мы копали рвы.
Вечерами к нам подходили львы…
Продекламировала шутливо Елена Владимировна.
— Чье это? — удивился Бобков. Он плохо отмылся, остались разводы на щеках.
— Николая Гумилева. — Елена Владимировна, качая головой, взялась оттирать концом полотенца лицо Андрея.
— Не знаю. Не слышал про такого.
— Он жил в начале столетия. — улыбалась она, — по поводу «беречь тайгу» я согласна. Но почему именно ты должен был проверять версию Оффмана? Григорий Хаимович, может быть, вы подскажете? Почему этим должен заниматься ученый, за плечами которого научное открытие?
— Снова да ладом, — отстранялся от полотенца в руках Елены Бобков.
— Все просто, — потрясал мокрыми руками Файнштен, — один ученый выдвигает версию, другой ее проверяет. Вы проверили — дали исчерпывающий ответ. Шлагбаум открыт — можно отправляться дальше.
— Но почему версию, предположение, — Елена Владимировна проговорила слово «предположение» по слогам, — проверяет ученый, предложивший конкретный, научно доказательный метод? Метод, в скорейшем практическом подтверждении которого нуждается вся геология, страна, наконец! Почему именно этот ученый должен заниматься чужими догадками? Это для меня остается загадкой.
Читать дальше