Владимир Карпов - Танец единения душ (Осуохай)

— Женщины, оказывается, куда непримиримее, чем мужчины, — Бобков помогал Берштейну отбить атаку. — По крайней мере, некоторые из женщин.

— Для порядка, Елена Владимировна, для порядка, — с большой долей серьезности брал шутливый тон и Григорий Хаимович. — Это я Аганю нашу повторяю. Когда этот куратор уезжал, то есть улетал, кто-то удивился: зачем, мол, приезжал? А она, девочка эта, я услышал, ответила: «Для порядка». О-очень мудрый ответ: для строгости, значит. Кстати, куратор сильно обиделся, что у нас не нашлось для него коньяка, спиртягой, понимаете ли, угощали!

Андрей выхватил полотенце, поднял его, как транспарант, чтоб Елена не дотянулась:

— Все это елочки-метелочки! Скоро мы пойдем в свой маршрут.

— Сезон заканчивается.

— Сезон потерпит.

— Потребуется согласование.

— Главный геолог, он же руководитель проекта, не против.

— Ты взял Ярушева в соавторы?!

— Что значит, я взял? Это он меня взял в помощники и соратники.

— Тогда я просто отказываюсь что-либо понимать. Самым серьезным образом — не понимаю! Ведь на Ахтаранду тебя отправили не без его согласия?

— В принципе, это его решение.

— Тогда где логика? Руководитель проекта должен быть крайне заинтересован в скорейшем его исполнении. Ведь так? Но вместо этого Ярушев отправляет тебя сюда, то есть делает прямо противоположное. Нет, знаете ли, Григорий Хаимрович, тут даже ваша замечательная теория про порядок не выдерживает на прочность.

Бернштейн смолчал. Хотя мог бы и отказаться: это ведь действительно были Аганины слова, про порядок. Он потоптался в неловкости, направился к костру, где ждал старый эвенк. По уговору, он должен был сегодня камлать.

Помолчал и Андрей Николаевич. Круто переступил с ноги на ногу. Резко, как это с ним бывало, словно в полном безлюдье, шагнул в сторону, сел — бросил тело — на камень. Было заметно, как он опять претерпевает боль. Боль давно сушила лицо и глаза его. «Язви тя в душу», — вспомнила Аганя ругательство деревенских стариков. Вот оно, оказывается, как, когда язвит душу.

Елена Владимировна стояла, ждала. Не торопила. Полотенце опять было у нее в руках.

— Я не тщеславный, Лена, — коротко бросил Бобков. — Или наоборот: может быть, самый тщеславный. Но мое тщеславие не в должностях, не в званиях или степенях. Оно в том, что я — должен сделать, и должен сделать именно я! У меня был выбор. Я мог пойти по пути Кухаренко, который еще до войны указывал на возможную связь алмаза со спутниками. К слову, не видно, чтобы кто-то прислушивался и к нему. Сардатских вот, только пошла по этому пути.

— Они муж и жена.

— Ну, значит, толк будет. Я не искал в том же направлении потому, что это уже сказанное слово. Мне нужно было свое. Я это свое нашел. Но существует порядок. Верно тут было сказано: порядок! Он сложился. Так повелось: бери больше, кидай дальше. Единым фронтом, героическими массами! Так проще. Для тех, конечно, кто дает указание. Главное, чтоб строгость была! Хорошо это, про строгость-то, а?

Аганя даже в краску бросило: почему ее слова им так понравились? Что она такого умного сказала? Поманивало рассказать про Колю Давыдова, который со «спутниками» приставал к Бернштейну, да неудобно же!

— Со всеми вопросами, — провозгласил сверху начальник партии, — к товарищу шаману.

Про шаманов Аганя слышала много страшного. Как один шаман вызвал из леса трех медведей, на глазах у людей отделил им головы, так, что кровь брызнула на три метра, а потом снова приставил головы, прирастил, и ни кровиночки вокруг, и в лес их опять под удары бубна отправил. Мертвых плясать заставлял. Девчонки и мальчишки обычно собирались где-нибудь в темном месте, рассказывали друг другу всякие жуткие истории, хотя, конечно, каждый учился в школе, был пионером и знал, что все это обман зрения, гипноз или просто выдумки. Но цепенели, и дух перехватывало, девчонки даже вскрикивали — таинственности еще нагоняло то, что шаманы и прочие темные силы были под запретом, а ведь очень хотелось заглянуть туда, куда нельзя.

Шаман, конечно, был «невзаправдошный». Шаманы, по представлению Агани, должны жить одиноко, в горах, в тайге, как сказочные колдуны. А здесь обыкновенный колхозник просто наряжался шаманом. Даже участники художественной самодеятельности для представления в сельском клубе переодевались за шторой, а на сцену выходили уже дворянами или революционерами. Он это делал при людях — без всякой таинственности! Спокойно пояснял, что каждая металлическая висюлька на кафтане из коровьей кожи имеет свое предназначение, соответствие духу природы; бубен похож на яйцо, потому что с яйца начинается жизнь; а колотушка вырезана из лиственницы, надломанной громовой огненной стрелой — только из такого дерева и можно было сделать колотушку.