— А что если нам самим сорваться, — запламенел однажды вечером у костра рабочий Слава, — и уйти туда, куда вы говорите? Победителей не судят!
Слава при этом горделиво поглядывал на Аганю.
— В геологии — как в армии, — сдержанно улыбнулся Бобков, — нужно безукаснительно выполнить приказ. К тому же в науке существует доказательство от обратного: нужно исключить все «нет».
Андрей возвращался к вечеру с расцарапанными руками — так безукаснительно выполнял приказ. Но тогда, когда — даже Агане это было очевидно — действительно требовалось быть молчаливым и исполнительным, срывался. Прибыл куратор по партийной линии, все тот же Агананин однокурсник, только поднявшийся на ступеньку выше. Он похвалил за научную инициативность сидящего рядом Оффмана, других отдельно взятых товарищей, но особо воспел славу народным массам, которые, если потребуется, способны вверх тормашками перевернуть всю Сибирскую платформу.
— А народные массы и кубометровые пробы имеют одну и ту же единицу измерения? — спросил Андрей Николаевич.
— Что вы себе позволяете?! — выпятил грудь куратор.
— Ничего особенного. Дело в том, что масса — это плотность помноженная на объем. Вот я и хотел уточнить.
— Мы учтем ваши уточнения, — пообещал наставник.
Аганя полагала, что в эти дни, рядом с Еленой, Андрей был спокоен душой и счастлив. Но желваки, обострившаяся вмиг скула и словно зажатая веками боль в глазах, выдали в нем скрываемое смятение, почти тупиковую горечь.
Тем же вечером она увидела его пьяным. Если бы ей кто-то раньше сказал, что такой человек, как Андрей Николаевич, может пить допьяна, она бы просто рассмеялась. Но он напился, как самый обыкновенный деревенский мужик.
Ради встречи самого важного начальства налили всем раз-другой грамм по пятьдесят.
— Единица
— ноль,
Единица
— вздор.
Один
— даже если очень важный,
Не поднимет
— простое пятивершковое бревно…
Григорий Хаимович любил читать стихи Маяковского. Голос у него был, наверное, таким же, как у Маяковского: зычным, густым. Его обычно во время общих посиделок просили, и он читал.
— Как верно Маяковский ответил Есенину! — загорелась одна из девушек-практиканток:
В этой жизни
умереть не ново.
Сделать жизнь
значительно трудней!
Все с подъемом захлопали. Агане тоже очень понравился такой ответ: Маяковского они в школе проходили. А про Есенина она слышала от многих бывших заключенных: и дома еще, и здесь. Они пели его песни и стихи рассказывали. И хотя считала, что он такой же, из них же, из заключенных, но стихи этого Есенина ей до слез нравились, стыдно сказать, больше, чем самого Маяковского, нравились.
— Ответил-то хорошо, — вдруг из задумчивости заговорил Бобков. — Если бы сам потом не сделал того же. Так что ответили они одинаково.
Бывшие уголовники любили рассказывать, что Есенин покончил с собой. У них это выходило с надрывом, с тем чувством, что жизнь, подлянка, такого парня довела, а чего они живут, свет коптят?! Да только этим сукам назло и живут, и жить будут! Почему жизнь подлянка, и кто такие суки, было не ясно. Но было понятно, что людям в жизни досталось. Но вот чтобы Маяковский, маяк революции, ушел из жизни, как горемычный Есенин… Этого в школе не проходили, и уразуметь это Аганя не могла.
Другие, может быть, и знали. Знали, потому что не удивлялись, не спрашивали. Но как-то странно замолкли.
Бобков поднялся и пошел. И это тоже было неловким для всех — все-таки человек приехал, из выше стоящего руководства. Пошел себе, ни здравствуй, ни прощай. Так, конечно, тоже не делают.
Елене Владимировне идти за ним было не след. Она кивнула одной из девушек, Даше из ее партии, а та будто только этого и ждала. Прямо опрометью бросилась за ушедшим человеком.
Аганя посидела, подождала, чтобы сразу внимания не обращать, да и тоже пошла потихоньку.
И что же? Сидят они с дебелой, светловолосой Дашей в леске на валежине и распивают бражку! Даша эту бражку специально его пригласить и ставила, а тут случай подвернулся!
— Огонек! — позвал он. И пьяненький такой уже был. Веселенький. Руками размахивал. Не знать бы, ни за что не подумаешь, что ученый человек. — Сама са-адик я сади-ла…
Пел-то он хорошо, ладно пел.
— Ответили-то они одинаково, — вдруг задумывался он, — только перед кем?
— Сама бу-уду по-оливать… — помогла ему Даша. И налитые ее губы переспело вывернулись, словно готовые опасть.
Читать дальше