Михаил Юдсон - Лестница на шкаф. Сказка для эмигрантов в трех частях

— Как же им не быть, — бормотал Илья. — Хочу вот позвонить, да сам не знаю… Ходить, искать…

Мальчик, размотав пушистый шарф, извлек из внутреннего кармана куртки «мобилу»:

— Позвонить? Ну что же, позвоните, Илья Борисович.

Илья вздохнул, положил телефон на ладонь, махнул рукой и решительно потыкал в кнопочки.

И номер был не занят, и сразу ответили — жда-али…

Конец первой части

Обычно я просыпаюсь легко. Меня, как кого-то из джеромовской Троицы, достаточно разок-другой хорошенько пихнуть веслом — и я уже на ногах.

А нынче ни свет ни заря на меня набросились со всех сторон. Сначала за стеной ожил телевизор — щелкнув, включился, изверг, и сразу вкрадчиво зашипел: «Бандерлоги, хлопцы! Хорошо ли вам слыш-ш-шно?!» — то ли всенощное бдение транслировали, не могли уняться, то ли сосед Рабиндранат крутил любимые былины — вид древних джунглей с утра заряжал энергией, готовил к выходу за дверь, в жуткое наружу.

Потом нижний соседушка Юмжагин пришел в движение — запрыгал по жилищу, принялся метать топор в потолок, разминаясь.

И тут же раздался стук в дверь (так судьба, утверждают, так, так…). Я осторожно прокрался в прихожую. Дверь у меня неоднократно выламывали: однажды по ошибке — бухие грибники обмишурились, вроде у них на малине такая же ободранная и сучковатая (после ломки, поостыв, даже извинялись); другой раз ночные патрули — на спор, сапожищем с разбегу — «Кто не спрятался?!» А как-то, помню, совсем уж поутру… какие-то… ранние христиане…

Последний раз дверь навесили вверх ногами, глазок оказался у пола и к нему стало удобно подползать на четвереньках. Смотришь всегда с интересом, ожидая наконец-то узреть, облизываясь, стройные голые нежные ножки, круглые коленки. Но раз за разом отплевываешься — то смазные сапоги и поддевка квартального охотнорядца, наносящего дежурный визит, то ряса старшего по подъезду, выгоняющего на расчистку домовых свинарен.

Сегодня наблюдался какой-то неопределенный плащ, какой-то брезент колыхался. На всякий случай я поскребся с разбегу в дверь, заразительно похохотал симбирской гиеной (многие держат), потом закричал, как бы отгоняя домашнюю зверюгу: «Брысь, брысь, Вовка!», с грохотом откинул засовы, приоткрыл щель и выглянул. Небольшая неопасная бабка в замызганной плащ-палатке топталась на площадке. Судя по толстой сумке на ремне и ржавому велосипеду, который она взгромоздила за собой на третий этаж, — почтальонша. Бабка, отдуваясь, достала квиток и принялась разбирать написанное:

— Улица Миклу-ха-Маклая, скотландского яврея, правильно… Домина 503, обитель 90, здеся…

Тут она, запинаясь, выговорила по слогам:

— Юд-штейн-ман-сон, что ли ча? Язык сломаешь с вами… Илья Борисович?

— Да.

— Пляшите!

Делать нечего. Я засунул большие пальцы в прорези жилетки и заплясал присущее.

— Достаточно, — сказала бабка. — Вы и есть, вижу.

Она извлекла из сумки плотный пакет, завернутый в клеенку, и вручила мне.

Я с благодарностью подал ей медный грош, она сунула его куда-то за пазуху и побрела вниз по лестнице, громыхая подпрыгивающим велосипедом.

А я вернулся в свою крепостцу, с трепетом вскрыл толстый, крепко зашитый нитками пакет и извлек пачку разноцветных листов. Белый — главный, с печатями — лист гласил:

«Добрый господин! Узник! В этот знаменательный день, на исходе празднеств и торжеств, мы рады сообщить вам, что власти Великой Германии предоставляют вам право постоянного проживания на всем готовом. Приезжайте, Ей-Богу! Для получения вечной визы вам надлежит явиться в наш Консулят, имея при себе смену белья, ложку, кружку и заграничный паспорт».

В других листах была уже конкретика: «Планета — Земля, земля — Бавария, город — Нюрнберг, адресок — Фейхтвангерштрассе, 33…»

Заранее строго запрещалось являться нагим и босым, слоняться под окнами и приводить с собой домашний скот.

«У ворот Нюрнберга сидит прокаженный нищий и ждет. Он ждет тебя», — сразу радостно забубнило в головизне.