Борис Гайдук - Плохие слова

Хитрый Павлуша! За «жопу» ему ничего страшного не будет. Это сообразили и остальные.

— Сука! — выпалил Батон.

— Говно! — быстро сделал свой ход Лысый.

Я замешкался и мысленно попросил помощи у Гоги.

— Гондон, — с достоинством сказал Гога и сразу же уточнил: — Штопаный гондон.

Теперь все смотрели только на меня. Как на грех, все слова, кроме самых плохих, повылетали из головы. Но самые плохие еще никто не говорил, нельзя и мне.

Прошло несколько секунд.

Я чувствовал, что моя растерянность начинает выглядеть трусостью. Я оставался единственным, кто ничего не сказал.

Лысый чуть сместился и оказался у меня за спиной. Я залился краской. Еще несколько секунд, и будет поздно. Нужно решиться.

— Блядь, — сказал я упавшим голосом.

Увильнуть не получилось, «блядь», как ни крути, одно из пяти самых плохих слов. Хотя и не самое страшное из них. Есть и похуже. Посмотрим.

Гога уважительно кивнул.

— Пидо… расы!

— Вонючие ублюдки!

— Гадские рожи.

Гога почувствовал, что пора задать верный тон, и, выждав паузу, веско произнес:

— Ебаная пизда.

Вот оно! Теперь нам всем точно конец.

Или еще нет?

Если вдруг броситься бежать прямо сейчас, схватить Лидию Андреевну за руку и успеть сказать хотя бы несколько слов первым? Пока не прибегут доносить остальные. А что? Батон толстый, бегает слабо. Павлуша вообще не бегает. Лысый примерно как я. Гога догнать может, но, пока он сообразит, у меня будет преимущество. Только Гога не побежит доносить. Лидия Андреевна очень добрая, она нас всех простит. Кроме, может быть, Гоги. Она увидит, как мне стыдно, как я хочу исправиться. И я не подведу ее, я обязательно исправлюсь. Но Гоге тогда конец. И моей дружбе с ним тоже.

Что делать?

— Хуета, — тихо и твердо сказал Павлуша.

Все! Поздно. Если уж Павлуша отважился на такое, значит, нельзя. Можно сколько угодно заискивать перед Гогой, но нельзя быть слабее Павлуши. Но каков тихоня! Сказать такое слово! Одним из первых! Теперь мы все в одной лодке. И лодка эта уже висит над водопадом.

— Говно собачье!

— Конская залупа!

— Сраный веник!

Слова упали как тяжелые гири.

Я содрогнулся. Голова пошла кругом.

Лодка с ревом полетела в пропасть.

— В рот вас всех ебать! — сказал я решительно.

Гога показал мне большой палец.

Свобода! Волшебная, страшная воля! Будь что будет!

Оказалось, что Лысый умеет ругаться длинно и красиво. Батон выражался коротко, зато громко и почему-то все время смотрел на меня. Даже Павлуша, хотя и стоял весь красный, слова произносил отчетливо. А Гога!

Бросивший вызов самой Лидии Андреевне, всей непобедимой армии родителей и воспитателей, Гога был прекрасен. Я был счастлив оказаться одним из тех, кого он увлек за собой, видеть его пылающее лицо и пылать вместе с ним.

— Ебаный карась!

— Блядская натура!

— Сука драная!

Я судорожно вспоминал все плохие слова, слышанные во дворе, в парке и общественном транспорте, а вспомнив, отчаянно, без колебаний, бросал их в круг.

Кто-то из детей позвал Гогу, он не обратил на это внимания. Лидия Андреевна начала посматривать в нашу сторону.

Мы сомкнулись плотнее и стали говорить тише. Я чувствовал дыхание друзей, сердце колотилось, страшные запретные слова жгли мне лицо.

Вскоре слова стали повторяться, но мы продолжали их говорить. На целом свете в эти минуты не было слов прекраснее и мужественнее.

«Это буду не я», — стал твердить я про себя. Теперь пусть кто угодно нас предаст, только не я. Вернее, не я и не Гога. Пусть это будет Павлуша.

Только не я! Даже если Лидия Андреевна узнает и сама меня спросит, я смогу ей солгать. Теперь у меня есть на это силы. Даже если признаются все остальные. Даже если бы меня поймали фашисты и стали пытать. Это буду не я. Я почти задыхался от переполнивших меня верности и чести.

— Пизденыш малолетний.

— Отсоси у дохлого ежа.

— Хуй моржовый.

Гога почувствовал, что страсти утихают.

— Ладно, хватит. Это все уже было. Новое что-нибудь есть?

— Есть, — сказал, помявшись, Павлуша и мгновенно стал центром внимания.

Что может быть нового после сказанных многопудовых слов, от которых, казалось, все еще звенит и вибрирует утренний воздух?

— Ленин — сука! — в полной тишине выговорил Павлуша. — Подлая тварь!

Мы застыли, пораженные громом.

Лодка расшиблась о камни. Взорвались пороховые бочки. Все матросы погибли.

— Что? Что? Дедушка Ленин? — залепетал Батон.

— Да, — подтвердил Павлуша с видом осужденного на казнь.