Арман Лану - Свидание в Брюгге

Нет, не умер Джеймс Энсор. В Августе воплотилась душа художника, Август продолжил его. Он копировал Энсора, мрачно расхаживая по комнатам, где черное дерево было слишком черным, ракушки слишком перламутровыми, а черепа слишком отполированными.

— Однажды, — сказал Август, — проходил полк. И вдруг мосье Джеймс начал корчиться и прыскать в бороду. «Что с вами, мосье?» — спрашиваю я. А он отвечает: «Я их представил себе в кальсонах». И хохотал, скажу я вам, как ребенок. А знаете, он вот тут еще написал. Читайте, читайте…

Август заскрипел дверцей шкафа, протянул им пожелтевшую тетрадку. И Робер словно услышал, как Король Смеха говорит о своих собратьях-художниках:

Мушкетеры, которых изрыгнули еще раз. Камень на шее и позор нации, экс-сливки золотой молодежи. Вылощенные и напомаженные лакеи. Жулики. Сюсюкающие ниспровергатели. Полипы. Усатые тараканы, выдрессированные бунтари, беззубые дипломаты, трусливые малевщики, чудовищные торгаши. Их распирает самодовольство, они раздуваются, как жабы, и в конце концов лопаются от натуги…

Оливье чуть заметно улыбнулся:

— Это почище капитана Хаддока.

— А мне, — сказал Робер, — это напоминает вашего больного, который все время выдумывает слова. Только там — болезнь, а тут — гениальность.

Оливье перевернул страницу и продолжал читать вслух:

— В Остенде, в лавке моих родителей, мне довелось увидеть волнистость линий и гибкость форм — прекрасные раковины, радужные огни кораблей, всевозможных тонов китайские безделушки очень тонкой работы, но что меня особенно поразило, взволновало до глубины души, так это море, огромное, вечное.

Голос призрака звучал все явственнее в этом доме, наполненном сыростью и мраком.

Чудное море Остенде, море, выложенное жемчугом и опалом, девственно-чистое море, я люблю тебя, но, увы, кавернозные шлюхоманы от живописи осмеливаются пачкать твой божественный лик и пятнать твое облаченье, сотканное из ириса и вышитое белым атласом…

Да будет море…

Робер вздрогнул, нервы у него были напряжены. Где-то рядом послышались и замерли жалобные звуки фисгармонии, рассеявшие гнет тяжелого безмолвия. Он обернулся. Оливье играл с листа балет Энсора «Гамма любви», Август смотрел на него, как зачарованный, вдруг его старое тело дернулось, он подался вперед, словно намереваясь что-то сказать, однако ноги не повиновались ему; он положил свои жилистые старческие руки на поясницу, и из его груди вырвался тяжкий глухой стон.

Звуки робко сменяли друг друга. Поначалу несмелые, они постепенно обретали уверенность, складывались в мелодию, и вот уже воздвигнут стройный ансамбль, вспыхнули огни рампы, занавес из истлевшего пурпура взмыл вверх, и взору открылся бельгийский город, его похилившиеся дома, его безумные вывески: Театр закрытых звуков, Флирт марионеток, Маски и игрушки. Футуристские товары, — и гирлянды, разноцветные шары и человек, играющий на флейте, прицепившийся к крыше в виде водосточной трубы, и шествие пестрых статистов с орифламмами.

Август стоял не шелохнувшись, с широко раскрытыми, блестящими глазами. Он тихонько подпевал, приговаривал:

— Да, да, мосье, именно так.

Оливье кончил играть, но старая фисгармония все еще звенела.

Оливье повернулся на крутящемся красном табурете и, подойдя к старику, обнял его за плечи.

— Благодарю, мосье, — сказал Август, стряхнув наваждение и потушив блеск глаз. — Уж как был бы рад мосье Джеймс, что играют его музыку. Подумать только! — Он машинально качал головой, похожий на китайского болванчика. — Однажды, доктор, — продолжал Август с таким видом, словно преподносил подарок Оливье, — мосье Джеймс сказал королеве: «Мадам, должно быть, ужасно слушать все время эту Брабансонну…»

Он пронзительно и странно захихикал.

Робер читал:

— На чердаке, прибежище тьмы и страна, расползаются во все стороны чудовищные пауки, изо всех углов глядят диковинные несуразицы, представители морской флоры и фауны, всюду разбросаны раковины, изящные (фарфоровые безделушки, всякий старый хлам в ржаво-красных тонах, белые и красные кораллы; тут все перемешалось: обезьяны, черепахи, морские сирены и чучела китайцев…

Это было резюме самого художника по поводу интерьера странного дома.

Друзья вышли на улицу, во мрак. Дверь за ними захлопнулась, они услышали, как проковылял к себе Август. За стеклом фантастические сирены строили гримасы морскому дьяволу,