Ирвин Шоу - Две недели в другом городе

Холт спокойно стоял у окна; на губах его застыла еле заметная улыбка. Сомбреро, аккуратно повешенное на вентиль отопления, выглядело как кусочек Оклахомы, невесть как занесенный в римскую больницу.

Я беседовал с доктором, – сказал Холт, – и у меня сложилось мнение, что Морис не умрет. Врач, конечно, ничего не обещал. Они никогда не дают таких обещаний, чтобы в случае смерти пациента не оказаться в затруднительном положении, и тут я их понимаю. Но некоторые из моих друзей-нефтедобытчиков пережили подобное несчастье. Переутомление… Это послужило одной из причин, заставивших Маму настоять на том, чтобы мы проводили половину года в Европе. Если жизнь приносит тебе радость, не стоит загонять себя работой в гроб, верно, Джек?

– Да, – согласился Джек.

– Однако Морис меня удивил, – сказал Холт и покачал головой; на его седых волосах сохранился ровный след от шляпы. – В нем было столько жизненных сил. Он, конечно, много работал, но, думаю, тут сыграло роль нечто иное. У меня есть одна гипотеза, Джек… —

Он замялся.

– Вы позволите мне сказать честно?

– Разумеется.

– Я знаю, что Морис – ваш старый друг. Смею надеяться, и мой тоже. Я горжусь этой дружбой, – серьезно произнес Холт. – Я говорю сейчас как его друг. Не хочу, чтобы вы подумали, будто я осуждаю или критикую больного человека за его спиной. Джек, я заметил, что Морис непомерно честолюбив. Я прав? Или мой вывод несправедлив?

– Нет, – произнес Джек, – вы правы.

Сейчас его честолюбие не удовлетворено, – сказал Холт. – Это способно оказать пагубное воздействие на сердце, верно?

– Думаю, да, – согласился Джек.

Холт спокойно посмотрел в окно, за которым моросил мелкий дождь и блестели в темном безветрии пальмы.

– Почему-то раньше, – сказал Холт, – до моего приезда сюда, мне никогда не приходило в голову, что в Риме идут дожди.

Он откашлялся.

– Другой особенностью Мориса является то – и опять, не воспринимайте это как критику в его адрес, – что он не ведет нормальную семейную жизнь.

Джек улыбнулся, отметив ту деликатность, с какой нефтедобытчик говорил о другом человеке.

– Если честолюбие человека не удовлетворено, – продолжал Холт, не отводя взгляда от окна, – и он не сдается, продолжая вести борьбу, как Морис, – учтите, я восхищаюсь им за это – и если в то же время у него дома напряженная обстановка, он не находит там покоя, неизбежно где-то между пятьюдесятью и шестьюдесятью годами происходит срыв. Мне повезло, – добавил он. – Встретив Маму, я понял, что никогда больше не посмотрю на другую женщину – ну, вы понимаете, что я имею в виду. Морис не был столь удачлив, да, Джек?

– Он замечал других женщин, – сказал Джек. – Если вы считаете это невезеньем.

– И все же, – произнес Холт, – он не умрет. У меня чутье на такие вещи. Однажды я вошел в комнату и увидел человека, казавшегося совершенно здоровым, только что успешно прошедшего медицинское обследование для оформления страховки; оставшись наедине с Мамой, я сказал ей: «Его похоронят в этом году». И я оказался прав.

Посмотри на меня, миллионер, повнимательней, хотелось сказать Джеку. Что ты думаешь обо мне? Что скажешь своей Маме в тиши спальни?

– Я не испытываю дурного предчувствия в отношении Мориса Делани, – сообщил Холт, – и, когда меня пустят к нему, я скажу ему об этом. Более того, я объявлю ему о том, что контракт будет заключен. Я финансирую три его следующие картины.

Это очень великодушно с вашей стороны, Сэм, – сказал Джек, снова, как и во время первой встречи с Холтом, тронутый его добротой.

– Великодушие тут ни при чем, – возразил Холт. – Это бизнес. Я получу большую прибыль. Но у меня есть одно условие…

Холт замолчал.

Джек с любопытством ждал, что скажет американец. Одно условие. Какое? Делани должен, как выразился Холт, вести нормальную семейную жизнь? Забавный пункт соглашения. Одна из договаривающихся сторон обязуется в течение всего срока действия контракта ежевечерне в восемь часов обедать дома со своей женой.

Условие, при котором я подпишу договор на три картины, заключается в том, что вы согласитесь стать ответственным продюсером, – заявил Холт.

Тачино и Тассети добрались до пятидесятой реплики в их диалоге, голоса итальянцев разносились по всему коридору; медсестра выглянула из палаты и потребовала тишины. Джек обрадовался этой отвлекшей их помехе. Он не хотел что-либо говори ib Холту, не оценив тщательно последствия своих слов.

Думаю, вы удивлены, – сказал Холт, когда голоса Тачино И Тассети понизились до сердитого тихого бормотания.