Ирвин Шоу - Две недели в другом городе

– Меня нанимают не для того, чтобы я «раздевал» клиента, – заметил он.

Фамилия этого человека была Фогель. Нагрудный карман его спортивной куртки был набит сигарами; иногда он подносил сигару к своим губам. Затем, вспомнив о том, что он находится в двух шагах от смерти и прессы, с досадой убирал сигару в карман, соблюдая приличия.

Фогель побеседовал с Брезачем, тоже стоявшим у окна; парень глядел на сад и беспрестанно курил. Затем Фогель вернулся к Джеку и прошептал:

– Уведите отсюда этого мальчишку.

– Зачем? – спросил Джек.

– Я не хочу, чтобы до него добрались репортеры, – пояснил Фогель. – У него предвзятое отношение к нашему герою.

Фогель кивнул в сторону закрытой двери.

– Я уверен, он не станет молчать.

Джек признал, что опасения Фогеля были не напрасны. События этого утра в интерпретации Брезача могли свести на нет эффект от восторженного некролога. Джек подошел к Брезачу и сказал парню, что ему нет смысла здесь оставаться. Брезач кивнул. Он казался подавленным, потрясенным, по-юношески неспособным принять внезапную беду, которая может постичь стареющую плоть.

– Просто не верится, – сказал Брезач. – В нем было столько энергии, когда он сидел на коне. Казалось, он будет жить вечно. Скажите ему, что я не отказываюсь от тех моих слов, но сожалею, что произнес их.

– Черт возьми, Брезач, – произнес Джек, – сегодня воскресенье. Дай отдых своей цельности. Поезжай домой.

Он говорил резким раздраженным тоном. Теперь, когда Делани был беззащитен, Джек испытывал потребность уберечь его от любых нападок.

– Я надеюсь, он поправится, – произнес Брезач. – Хоть это вы можете ему передать?

– Хорошо, хорошо, – обещал Джек.

Брезач бросил последний взгляд на белую дверь и медленно зашагал к лифту; в это время в коридоре появился первый репортер, сопровождаемый фотографом.

Джек направился к телефону, стоящему в комнате медсестры; он сделал вид, будто не имеет к Делани никакого отношения. Ему не хотелось общаться с журналистами.

Он позвонил в Гранд-отель и попросил позвать Клару Делани. Долгое время трубка молчала; Джек уже собирался опустить ее, но тут он услышал тихий, неуверенный голос Клары.

– Клара, – произнес Джек, – я нахожусь в больнице Сальваторе Мунди…

– Я знаю, – равнодушно ответила Клара. – Мне уже звонили. Я все знаю.

– Когда ты приедешь? – спросил Джек. – Хочешь, я заеду за тобой?

– Не утруждай себя, Джек, – отозвалась Клара. – Я к нему не поеду.

И она положила трубку.

До одиннадцати часов к Делани пускали только врача, священника и медсестер. Фогель устроил на первом этаже нечто вроде пресс-бюро, но большая часть газетчиков покинула больницу после того, как были сфотографированы доктор, Джек (вопреки их протестам), Тачино, Тассети и Холт, которые днем прибыли в лечебницу и находились неподалеку от палаты Делани.

Джек не знал, что удерживало их в этом полутемном коридоре; он не смог бы внятно объяснить, что заставляет его самого оставаться здесь. Будучи не в состоянии ясно сформулировать мотивы своего поведения, он смутно ощущал, что его преданность помогает Делани бороться со смертью. Джек чувствовал, что, пока он, здесь, Морис не умрет. Он не сомневался в том, что при первой же возможности Делани позовет его, даст какие-то указания. Джек знал, что скоро он понадобится Морису для связи с внешним миром. Пока эта связь не была установлена, Джек не мог уехать отсюда.

Остальные люди, наверно, понимали, что своим присутствием они никак не помогают Делани, но никто не заговаривал об этом вслух. Они по очереди сидели на двух деревянных стульях, поставленных санитаркой в конце коридора возле окна.

Доктор сообщил, что состояние Делани не более тяжелое, чем можно ожидать при подобных обстоятельствах, но принимать посетителей ему нельзя. Врач сказал об этом по-итальянски для Тачино и Тассети, а потом повторил фразу на безукоризненном английском для Джека и Холта. Доктор имел привычку говорить шепотом, отчего произносимые им слова наполнялись зловещим тайным смыслом, а его собеседникам приходилось напрягать слух. К одиннадцати часам вечера врач начал действовать Джеку на нервы.

Тачино и Тассети беспокойно мерили шагами коридор, каблуки их туфель стучали по каменному полу; они весь вечер что-то тихо, взволнованно обсуждали. Иногда тон их беседы повышался; Джеку казалось, что они продолжают давний нескончаемый спор, который периодически стихал после каждых пятидесяти очередных реплик, потом разгорался вновь.