Леонид Воробьев - Недометанный стог (рассказы и повести)

— Эй, вы там! — кричал кто-то снизу.

Летти кое-как натянула платье и поползла к выходу. Из дверцы они выглянули одновременно с Ваней. Воздух был чудесно свеж и чуть холоден. Дождь кончился. Внизу стоял лесник — хозяин сеновала и дома. Был он весь большой и какой-то, возможно из-за кургузого плаща, широкий. С его фуражки, плаща, даже с небритого лица капала на большущие резиновые сапоги вода. Он сказал:

— Слезайте-ка. Нечего там сено мять. Идите в дом.

Он отпирал замок, а Летти спрашивала:

— Как это вы догадались, что мы там?

— Догадаешься, — ворчал лесник. — Я кошу тут, километра за три, а бабы мои вон в дальней просеке. Я и прибежал; думаю, не зажгло бы. Молний — страсть. Прибегаю, а дверца у сеновала нараспашку, и сено на виду. Ведь сгорели бы, чуть что, как цыплята. Ну ладно, она не понимает, а ты-то свой, деревенский… Пошто не закрыл?

— Не сообразил, — виновато ответил Ваня, входя в просторную, чисто прибранную комнату и оглядываясь, — Забылось на службе.

— Забылось… Это сроду до смерти должно помнить. Вот так. Чему в детстве по-крестьянству выучился — никогда не забудешь. Плохо знал, значит. Садитесь. Я вам сейчас молока с творогом положу. Поедите. А дождь отойдет совсем, и пойдете. И я пойду. Косить надо.

Он слазал в подпол, достал молока, положил в блюдо две грудки творога, ловко размял их, залил молоком и принес две ложки.

— Хлебайте. Чай, не раздеретесь, раз на одном сеновале не разодрались. И я себе положу. А то мыть мне некогда лишнюю посуду, а грязную матка оставлять не велит — тараканов опасается.

Летти и Ваня, не поднимая друг на друга глаз, осторожно ели холодное молоко с творогом, каждый у своего краешка блюда. Лесник шумно хлебал из деревянной чашки, вздыхая. Ваня деловито спросил:

— Ну как нынче сенокос?

— Да что сенокос, — помолчав, ответил лесник. — Ничего начали, слава богу. Только известно, какие у нас сена… Не то, что у вас, в Горшкове. Полкилометра кочек обмашешь, на копну еле-еле наскыркаешь. У меня-то здесь участок получше, так, вишь, я один хожу. Там гада много, а бабы, они змей, ой как боятся. Я их отправил на дальний прокос. Там нету гада… Да накосим.

— А вы змей не боитесь? — поинтересовалась Летти.

— Так я в сапогах. А потом, в лесу кто же на тебя полезет, коли сам не полезешь? А ты насовсем или на побывку?

— Насовсем, — сообщил Ваня.

— Давай. К бате в помощники. А у меня вот нету помощника. Все девки. Или уж место такое, что одних девок бог дает, — засмеялся лесник. — И у того тоже дочка была.

— И у того самого? — спросила Летти.

— Да. У него вон там дом стоял. На том берегу. Где иван-чай. Сколь времени прошло, а что-то пожарище плохо зарастает.

Окна в доме лесника, под стать самому дому, были большими, светлыми, чистыми. Летти и Ваня разом посмотрели на ярко-красную после дождя прогалину за озером.

— Я там не стал почему-то строиться, — раздумчиво, вроде для себя, сказал лесник. — Он ведь как-то людей старался сторониться, а я тут на дороге на самой. А он все поглуше забивался, вишь, куда заехал. Аж на ту сторону. Туда и подъезд-то плох. А я дурак — на дороге. Вот и ползают всякие шатающие по сеновалам, — озорно подмигнул он обоим.

Лесник закурил и продолжал, обращаясь к Летти, то ли полагая, что ей не известно это, то ли больше для самого себя:

— Оно так. В стороне. Он, говорят, считал, что неправильно его покулачили. Хотя не спорил, не противился. А ушел сюда, в лес, с женой и дочкой и здесь строиться начал.

В деревне думали, что он на новую власть косо смотрит. Может, и такое было поначалу. Я ведь мальчишкой его помню: шибко угрюм был. Боялись его ребятишки. А охотник первеющий. Белку в глаз. Тем и жил. Да серой, да лыком, да углем, да корьем. В лесу, если руки приложишь, жить мо-ожно.

А дочку выучил. В институт пошла. Ее-то я плоховато помню. Ну, а перед началом войны приехала к нему. Хозяйка у него померла, он бобылем жил.

— А как они под немцем остались? — спросила Летти.

— Остались, да и остались. Не успели или еще как… Не они одни. Пришел фашист. Вдруг она к ним служить пошла. Переводчицей. Она ведь на эти, на иностранные языки кончала.

По селу, понятно, сразу говорок: вот где, мол, вылилось. Вот, мол, какой батька, такова и дочка. До него, видно, такое доходило: он в селе за тем, за другим частенько бывал.

Она с одним офицером все на лошадях каталась. Прогуливались, значит. Усядутся и ездят. Она в штанах. Зло, конечно, на них. Такая, сякая… Однажды к нему сюда поехали. На этот самый, на Кошель.