Леонид Воробьев - Недометанный стог (рассказы и повести)

У Вани дрогнуло сердце. Он поставил чемодан и смотрел, смотрел… В момент отыскал свой дом, дома друзей. Какой-то холодок пробегал в груди. А в воздухе стало и прохладно, и тепло одновременно. И уже пели птицы.

— Смотри-ка, смотри! — выдохнула Летти.

Из-за дальних увалов встала крутая, к вёдру, радуга. Одним концом она уходила в леса, другим упиралась в длинное белое здание под железной крышей, расположенное в центре Горшково.

— Прямо в мой клуб, — сказала Летти.

А он так был рад встрече с родными местами, такой она была тревожащей и прекрасной, как только мечталось ему. И захотелось сделать что-нибудь приятное этой приезжей девчонке, которая чувствует себя своей на его родине, называет знакомое здание — «мой клуб» и даже уговаривает его остаться здесь. Теплое чувство захлестнуло его.

— Давай-ка, — сказал он, неуклюже отбирая у нее книги. — Поухаживаю… И мне для равновесия на обе руки нужно… не на плече же чемодан вносить. Я бы и раньше взял, — прибавил он, смущаясь, — да чемодан больно тяжелый. А ты вон какая… Молодая. Ну, вот я дома.

А она глядела на него во все глаза, словно узнавала, узнавала… И, запинаясь, спросила:

— A-а ты… чей будешь?

— Да председателя сын. Александра Сергеича. Иван, в общем, Александрович, — улыбнулся Ваня. — Пошагали.

— А ну-ка давай обратно, — сказала она, сердито сводя брови к переносью. — Ишь быстрый какой! А я-то… Разговорил, повыспросил, — с сердцем добавила она и потянула к себе книги.

— Да брось ты! — тоже рассердился Ваня. — Что ты думаешь, я батьке докладывать буду? За кого принимаешь? Может, он и на самом деле недопонимает кой-чего, — сказал он потише, — со стороны видней. А мне он батя, да и все.

Они посмотрели друг на друга, рассмеялись, и Летти отпустила стопку книг.

Она пошла вперед, забыв надеть босоножки. Он шел за ней и беспричинно улыбался. А может, на то и были причины. День уходил к вечеру, но чистое небо сияло. Светила радуга отраженным многоцветьем. Пели птицы. И тысячи запахов, возрожденные дождем, волнами накатывались на них. Скрипела где-то калитка. И все это было настолько знакомым, одновременно далеким и близким, настолько родным, что ради этого конечно же можно было отдать жизнь. Но было еще лучше просто жить и любить на этой самой земле.

Виктору Московкину

На новом месте, хоть и в родном доме, в первую ночь спалось плохо, и Владимир вышел на улицу.

Была темная и теплая августовская ночь.

Владимир прошел перед фасадом дома, облокотился на верхнюю жердь старой изгороди и курил, поглядывая в темные поля и луга и по деревне, в домах которой уже не было ни одного огонька.

Под пиджаком у него была лишь одна майка, но стояла такая теплота, что вроде и не на улице находился он, а дома. Еще с вечера все небо обложили тучи, и сейчас не виднелось ни серпика луны, ни одной звездочки. И только у горизонта время от времени секундой проходил слабый, вспыхивающий и тотчас гаснущий свет: играли зарницы.

Владимир стоял, как-то всем телом ощущая соседство родного дома, шершавую сухость стен его, знал, что в доме неслышно спит мать, что на повети возятся сонные куры, а на дворе жует и дремлет корова, и вспоминал детство и юность. А верней сказать, не вспоминал, а как бы переходил туда, в то состояние, испытывая и радость, и стесненные ощущения в груди.

Он как будто снова стоял на этом месте с Надей, когда он собирался уехать учиться. И снова целовались они и обещали писать, помнить, никогда не забывать друг друга, а потом быть вместе, навсегда. И переживал дальше годы учебы, и выход Надежды замуж, и свою собственную женитьбу. Так и текли тут месяцы и годы, вспыхивая в нем самом зарницами, за то короткое время, пока он докуривал папиросу.

Он так задумался, так ушел в себя, что вздрогнул, услыхав легкий скрип шагов по сухой земле. Повернувшись на звук, Владимир увидел, что вдоль порядка идет женщина, направляясь к нему. Белое пятно ее платья четко выделялось в ночи. «Надежда», — подумал он, и у него дрогнуло сердце.

Она подошла и встала рядом. Владимир уже знал, слыхал от матери, что она отдыхает в деревне с неделю и тоже одна. Его бы удивил ее приход в первый же день приезда, но он был так погружен в воспоминания, так ощущал рядом близость той Надежды, что ничуть не поразился, словно это было не наяву, а просто шло продолжение хорошего сна.

Они стояли и молчали. Видимо, воспоминания захватили обоих. Владимир смотрел на Надежду, видел, что стала она старше, но по-прежнему была красивой, даже стала еще женственней, и думал, что вот жизнь, как рассказывала мать, не задалась у нее. И что приезжает она сюда третий год только с детьми, а мужа не берет с собой: он в отпуске все пьет, и отдыха у нее не получается никакого.