Александр Цветнов - Тихие выселки

Утро выдалось морозное, настоящее зимнее. Медленно поднималось большое багровое солнце, подернутое сухим туманом. Слегка заиндевелые лошади выглядели все одинаковой масти. Они нетерпеливо двигали санями взад-вперед, в звонком воздухе стоял скрип, будто перетирают что-то. Около лошадей мельтешил дед Макар — доброволец, он хвалился, что мастак возы класть. В пустословии мозолил язык. И надо всем — над санями, над дворами — поднимался белый, с просинью пар.

Мороз щипнул одну щеку, другую. Маша потерла лицо варежкой.

— По коням! — зычно скомандовал Никандров.

С визгом и смехом парни и девчата попадали в сани. Гомон понесся навстречу солнцу, ехали шибко. Полозья сипло визжали, на раскатах шуршали снежной коркой. Далеко разносился скрип и шорох быстро двигающегося обоза.

Солнце заметно поднялось над горизонтом, но за прозрачным туманом было еще багровое, а над ним сияло чистое, полное света небо.

Сено навивали около Уроченского леса, сюда, как начнется половодье, не проехать. Маша на возу укладывала и уминала пласты, что кидали скотники и доярки. Сено будто солью пересыпано. Когда пласт поднимали на тройчатки, то в воздухе вспыхивала сухая морозная пыль.

От спешных движений разогрелись. Весело звенели молодые голоса, Галя Мамина, казалось, расколется от смеха:

— Один подает, семеро на возу кричат: «Не заваливай!» Шура, я утирку дома забыла, а то бы дала тебе утереться.

Дребезжал рядом дед Макар:

— Ты, расшиби в тыщу, куда вилами ширяешь? Что я тебе, мальчик бегать по возу за каждым навильником?

— Умотали, дед? — кричал всюду поспевавший Никандров. — Ничего, коли записался в комсомольцы-добровольцы, терпи!

— Я не о том, — оправдывался дед Макар, — с умом надо. У вас силы много, а сноровки нет. Вот оно и бестолково.

— Маша, ты не упарилась? — крикнул Никандров, бросая ей навильник: он перекочевал от Макара к ее возу. — Если не поспеваешь, скажи.

— Успеваю, — отозвалась она, поспешно работая граблями. «Что он ко мне подбивается? На ферме лошадь запрячь помог, добрый какой-то».

— Гера, вилы устрой, сломались! — позвал тоскующий голос Сони Птицыной.

Не вилы сломались, просто Соне хотелось, чтобы Никандров был рядом с ней: у них по-прежнему что-то не ладилось.

— Гера, слышишь? Зовут! — крикнула с усмешкой Маша. — Что к чужому возу прилепился!

Навили сено, стряхнули с себя пыльную труху и тут же обнаружили, что мороз пропал. Вот так — пропал, и все.

— К обеду дорога отяжелеет, — пообещал дед Макар, засовывая варежки под истресканный солдатский ремень.

— Торопись! — крикнул Никандров. — До обеда еще разок сгоняем!

Подавальщики сена остались у стогов, а обоз тронулся по проложенной им колее. Дорога узкая, рядом с возом тесно. Маша, замыкавшая обоз, кинула вожжи на спину лошади, пошла позади. Туман рассеялся. Грело так, что спина потела. И хотя снег, заметно убывший за последние дни, лежал сухой, сыпучий, даже колкий, но на колеях появились желтые промаслины, вот-вот снег потеть начнет.

Впереди, за прудом, зеленел осинник, а у плотины старые ивы барского сада были так пронизаны светом, что казались сотканными из светло-желтой с прозеленью ткани.

Маша шуршала валенками по сухому снегу и думала о Косте и о лете, когда Костя приедет на каникулы, и хотя только еще наступила весна и ждать каникул было долго, она не испытывала острой грусти — слишком привольно и вольготно было в белом весеннем поле.

Голова обоза вползла на плотину Барского пруда, тяжелой плитой лежал бугристый, с наплывами лед. В оттепель с вершины оврага нагнало воду, она прошла верхом через плотину, позднее морозы сковали ее, обледенела и плотина. На плотине Никандров скомандовал взять лошадей под уздцы. Маша не слышала команды. Она спохватилась, когда лошадь застучала подковами по скользкой плотине. Огибая воз, Маша побежала, чтобы взять лошадь под уздцы, но сани, разъехавшись, толкнули ее. Она поскользнулась и не удержалась на ногах. Падая, запомнила одно: зашевелились, задвигались, перевертываясь, ивы, и походили они на обычные обглоданные рыбьи скелеты.

В чистом поле, за городом, росли и росли пяти и девятиэтажные дома. Строители микрорайона не унимались и зимой. Они долбили мерзлый грунт, загоняли сваи. Только ухало да скрежетало вокруг. Прасковья зиму ходила в ватных штанах и стеганке, перепачканная краской и известкой. В рабочем одеянии выглядела она толстой румяной бабой.

Вместе с работницами-малярами в обеденное время бежала в ближний тесный магазинчик под пятиэтажным домом, хватала бутылку молока и кусок колбасы, ела с подругами по бригаде наперегонки. Женщины, включая бригадирку, были моложе Прасковьи. Здоровые, озорные, они судачили о мужчинах и парнях, часто говорили остро, хохотали до упаду. И Прасковья в том гаме была не последней.