Исаак Гольдберг - Жизнь начинается сегодня

— Скрозь землю, сказываешь, пройти обещался! Ну, ну, приходи, добывай! Шагай ширше иных!

— Я поищу... — неопределенно пообещал Василий... — Поищу, сказываю...

Но где и как искать, об этом у Василия не было и понятия. Он знал только, что сенокосные угодья вокруг коммуны всегда были богатые и урожайные. Знал, что раньше отсюда вывозили много сена на сторону. Один Некипелов вагонами сплавлял его в город. Чуял Василий, что где-то имеются, должны иметься большие запасы корму. И руководимый этим чутьем, он выпросил у завхоза лошадь и отправился в соседние деревни и на ближайшие заимки.

В первый день вернулся он усталый и обескураженный. Сопя и пряча глаза от жены, пожаловался ей:

— Округом отказ! Ни у кого, мол, ничего нету! А врут! Честное слово, врут!

Назавтра с Василием было то же самое. Но через день он ворвался в контору ликующий:

— Забирай сено у Степанчиковых! Два зарода нетронуты стоят!

— Забрать не штука, — возразил счетовод, — но не имеем законного права!

— Пошто не имеем? — всполошился Василий. — У их, у Степанчиковых, скота мало, а корму лишек! Самый резон забрать. Наш-то скот худеет, совсем скоро пропадет!

— Не имеем права! — повторил счетовод. — Если по добровольному соглашению продадут, ну тогда...

— Будем торговаться! — решил председатель. — Может, уступят.

Василий потускнел.

— Степан Петрович, а ежли Степанчиковы большую цену загнут? Пожадничают?

— Ихняя воля, — снова вместо председателя ответил счетовод. — Если за ними никаких недоимок государству не числится, могут они вполне упереться, и ничего с ними не поделаешь!

Расстроенный ушел Василий из конторы. Он еще больше расстроился, когда позже выяснилось, что заимочники, два брата Степанчиковы, заломили неслыханную цену за сено и нисколько с нее не уступали, как ни бился с ними выезжавший на их заимку завхоз.

Целую ночь проворочался без сна, прокряхтел Василий. Жена его не выдержала под утро и зашумела:

— Ты что, окаянный, спать людям не даешь? Что ты печальник за все обчество, за всюю коммуну, что ли?!

— Взялся я... обещанье дал. Совестно мне людям в глаза глядеть...

Вскочив раньше обычного с постели, он заторопился, заметался:

— Смекать надо!

— Ну, смекай! — примирительно сказала жена, жалея его. — Смекай.

И когда Василий уже уходил из дому, она вдруг спохватилась:

— Василий, погоди! А сено-то в самом деле Степанчиковых братьев?

— А чье же?

— Лонись на ихней заимке Устинья Никанорова частенько приваживалась. А года два ранее Никанор покос-от у них, речной, рендовал...

— Ну?

— Нет ли, Василий, тут обману?

Василий что-то сообразил, содрал с головы шапку и махнул ею в воздухе:

— Веруха! А ведь, бать, выгорит дело! Ей-ей!

До обеда рыскал Василий по соседям, съездил куда-то, вернулся. Был возбужден, но сдерживал в себе это возбужденье. До обеда не показывался в конторе. А потом явился туда в сопровождении кривого старика.

Кривой старик, крестьянин с соседней со Степанчиковыми заимки, широко разводя руками, наставительно и убежденно заявил:

— Сено Никанора. Некипеловское сено. Могу под присягу пойтить. А ежли надо, десять свидетелей выставлю!

В этот же день коммунары целым обозом выехали на заимку и стали возить сено, которое сельсовет отобрал у Степанчиковых и уступил коммуне.

Василий ходил сияющий, гордый. Василий ликовал и, нахлестывая лошадь, ездил по заимкам, убежденный, что ему и дальше удастся разыскать еще не мало спрятанного кулаками сена.

Марья встретила его как-то у скотного двора и не сдержала ясной и изумленной улыбки:

— Воюешь, Василий... Саввич? Спасаешь нам скотинку?

— Воюю! — сверкнул глазами и приоткрыл выщербленный рот Василий, радостно польщенный этим полным величаньем. — Буду во-всю воевать!..

В небывалой для него деловой, хозяйственной сутолоке Василий очень уставал. К вечеру, добираясь до дому, он с ног валился. И спал крепко, беспробудно до зари.

И видел сны.

И снился Василию однажды особенно запомнившийся, крепко угнездившийся потом в памяти, хотя и пустяковый, сон. Увидел себя Василий во сне молодым, таким, каким был он лет пятнадцать назад. Была на нем во сне яркая сатиновая рубаха, на ногах сияли лаковые сапоги, пояс был шелковый. Сиял солнечный летний день, ярчайше зеленела густая трава, и с полей тянуло медвяным духом. На угоре, видать, был праздничный веселый день, — девки кружились в чинном плясе и пели тягучие, острые проголосные песни. На угоре, толпясь возле девок, шумели парни. Красовались в праздничных одеждах, высматривали себе подруг. Красовался лучше всех Василий. Он неотрывно смотрел на девичий хоровод, и в хороводе видел одну, свою, желанную девушку. Он разглядывал ее, но она быстро кружилась, мелькала, и не мог Василий ухватить, заметить ее лицо. Он протискивался, проталкивался поближе к девушкам, порою он уже хватал свою желанную за белый рукав, но она отворачивалась, прятала лицо, ускользала. Он закипал нетерпением, тревогой, стыдом и отчаянием, он рвался, рвался. Но девушка все кружилась и кружилась, а подруги заслоняли ее, отталкивали от Василия. А парни смеялись над ним, дергали его за новую сатиновую рубаху, рвали пояс, наступали на яркие начищенные сапоги...