Юрий Мейгеш - Жизнь — минуты, годы...

— У вас есть дети? — спросил Волынчук, делая очередной ход.

— Двое. Дочь в Киеве, в научно-исследовательском институте. Сын — в средней школе учится.

— Та-ак, дочка и сын, значит… двое…

Сидели в комнате, ветер покачивал белую нейлоновую занавеску, где-то на кухне хрипел репродуктор.

— Говорю ей: выбрось… Так нет… Хрипит… Нужен новый…

— Вам ходить.

— Мне?.. Так, хорошо… Значит… двое… И у меня двое… Сыновья…

Волынчук налил в рюмки вино и снова пошаркал с бутылочкой в подвал, долго отсутствовал, но вернулся без вина, с недовольным бурчанием, и сказал, что кто-то унес шланг.

— Ну и бог с ним, — успокаивал его Антон Петрович. — Мы выпили довольно, я уже все равно пить больше не могу.

— Представьте себе… — продолжал хозяин, не обращая внимания на слова гостя. — Унес… Мешал ему мой шланг… глаза мозолил.

Возмущенный, шаркал домашними туфлями по полу и, словно камни, бросал слова. Отрывистые… Рокочущие…

Антон Петрович выбрал паузу и предложил:

— Давайте закончим партию… Шланг принесут, поверьте. Не стоит расстраиваться из-за этого.

Но тот продолжал негодовать:

— Голоден был… теперь сыт. Съел целый шланг… Подавись ты этим шлангом… Проклятый…

Через некоторое время поутих и сел заканчивать шахматную партию, а выиграв ее, и вовсе успокоился. Вдруг совершенно неожиданно шлепнул себя ладонью по лбу; это должно было означать, что у него появилась какая-то светлая мысль, потому что, весело подморгнув гостю, снова взял в руки бутылку и протиснулся в дверь. (И только через месяц, встретившись с Антоном Петровичем в городе, пророкотал: «Забудькин!.. Повесил на гвоздик и забыл. Сам вором оказался…»)

Доигрывали вторую партию.

— Сыновья большие? — поинтересовался Антон Петрович.

— Порядочные. Как дубки в лесу… на полянке.

Репродуктор на кухне, где хозяйничала жена Волынчука, начал заикаться симфонической музыкой и снова привлек внимание хозяина.

— Давится… нужен шомпол, чтоб горло ему прочистить.

— Почему не купите радиоприемник?

— Есть, транзисторный… но она его недолюбливает.

Подошел к секретеру, принес оправленную в рамку под стеклом фотографию красивого молодого человека, потом пошел за вторым фото и поставил его перед Антоном Петровичем:

— Как дубки в лесу… на полянке…

— Хорошие хлопцы, — сказал Антон Петрович и добавил: — В отца.

— Оба инженеры, — не без гордости произнес Волынчук.

Отнес обе фотографии на прежнее место, а когда снова сел к столу, вздохнул:

— Имеешь сыновей, а живи со старухой… Живи! Пишут: подожди, отец… Жду… Жду…

Предполагал Волынчук жить вместе с детьми — и дом выстроил на две семьи, и девчата здешние уже приглянулись, так нет! Поехали. Один — в Донбассе, другой — в Тюмени.

— Говорите, приедут?.. Так я и поверил… Что здесь привязывает? Мой дом? Им простор нужен, чтоб во все стороны смотреть…

Наконец он расшевелился и не взвешивал слова, а проливал их бурлящим потоком:

— Мы были не такими, мы за кусочек мира держались, как скупцы, потому что нам его миллиметрами отмеривали, из-под полы показывали и требовали чертов грош за самую малость… А что им! Хозяева на всю державу! Донбасс — свой, Тюмень — своя! Киев, Москва, Владивосток… Все раскрыто настежь…

Подошел к окну, поднял занавеску, но тут же и опустил ее, потому что иллюстрация сыновнего широкого мира в этом жесте не получилась.

— Все — свое! Все! И хорошо, что это так…

Во время этой встречи Антон Петрович впервые открыл для себя душу Волынчука и был искренне удивлен разительным ее контрастом с обычно пасмурным выражением лица и всем обликом хозяина. Когда Антон Петрович, чтобы хоть немного снять возбужденность собеседника, рассказал ему о своих хлопотах с дочерью, тот стал разводить руками и приговаривать:

— Вот видите… То-то и оно…

Возможно, что именно эта общность чувств — озабоченность поступками детей — и послужила началом приязни Волынчука и Антона Петровича. После этой встречи Волынчук часто приглашал Павлюка к себе сыграть в шахматы, а когда тот появлялся в доме, говорил:

— Побеседуем… Шахматы никуда не денутся… А годы бегут… Не заметил, как и пролетели… Пятьдесят и семь… Не иначе, кто-то утащил… у сонного…

Он говорил обо всем, даже о погоде, с которой в последние годы, по его словам, что-то странное произошло, потому что ни зимы настоящей нет, ни лета настоящего. Но чаще — о жизни: так она цветет, как ива на влажной почве; что ни год — все новые и новые побеги…