Юрий Мейгеш - Жизнь — минуты, годы...

— Не понимаю, разве это пережиток?..

вошел к себе в кабинет, сел за стол. Цецилия Федоровна вошла вслед за ним. Тихо спросила:

— Что с вами, Семен Иосифович?

Он долго молчал, потом посмотрел на нее и мягко попросил:

— Извините, Цецилия Федоровна, оставьте меня одного.

Прошли добрые полчаса без единой мысли, было острое ощущение неудовлетворенности. Общее недовольство всем! Одолевало чувство полной растерянности и обиды. Посидел, собираясь с мыслями, встал, смял листок бумаги, бросил в мусорную корзинку, постучал пальцами по столу и вышел, не закрыв кабинета. Направился через двор в сад.

Семеро… Девять и семь. Небывалый случай. Это же глухой тупик, решили, и все… Семен Иосифович, вы для нас как родной отец. Детки мои милые… Ну, спасибо за сыновнюю ласку, в конце концов я имел основания ожидать такого оборота событий. Удачно придумали. Это тебе, Семен, награда за недоспанные ночи, за… словом, за все… Семеро против, еще один и — ничья. Ноль-ноль. Все твои старания — ноль… Яблони. Эта уже пропала. Надо будет вырубать дуплистые, подгнившие, а эта хорошая, молодая, видать, из крепкого корня. Молодое все хорошее, родители умирают, а дети растут, питаются родительскими соками из корня… Весь постарел, надо обновлять, саженцы нужны, а руки до всего не доходят. А тут еще сковывают! Нервы… Ух, неблагодарные! Впрочем, в конце концов надо взвешивать, все учитывать: пятьдесят семь лет. Поставил на ноги, обеспечил квартирами, в конце концов… Да что с ними говорить! Сотне угодишь — одному нет, одному угодишь — сотне не… Ну, давайте, детки родненькие, валите старое трухлявое дерево, валите, теперь не трудно. Старик сам валится. Но от нее просто никак не ожидал. «Семен Иосифович, не кривите душой…» Вот тебе и милая, симпатичная женщина. Подняла руку, а потом потихоньку опустила. Наряды на строительный материал, транспорт… Забыла? Спасибо, Анна Андреевна, отплатили достойно, как раз сейчас бегу хлопотать о наряде на цемент, берите, пожалуйста, штукатурьте, еще и мастеров… Я здесь — общественный слуга, технический работник… Вот! Научили… Калач за калач. Семен Иосифович, помогите, будьте добры, вы для нас как отец родной. Бегу, детки родненькие, бегу, только не туда. Адресат выбыл. Шестич помоложе, толковее, а старики свое отжили. Все старое отживает. Переадресуйте Шестичу, а стариков — на свалку, в могилу… Жизнь идет в обнимку со смертью, потом жизнь заканчивается, начинается смерть. И все же я своего добился: девять «за». Я еще на ногах, смерть меня не свалит. Средняя продолжительность жизни — семьдесят, а смерть… тысячелетия, смерть никогда не кончается. Потому что и жизнь тоже не кончается. Все существует лишь потому, что есть контраст. Без жизни нет и смерти. Без белого — черного. Без молодого — старого… Глубокомысленная глупость с претензией на философию. Глупые размышления, холостая работа мозга. Полезный коэффициент человеческой мысли — мизерность. Тонны мыслей впустую ради одной крупицы. Зернышко в стогу соломы. Требуется реле, чтобы автоматически отсеивать зерна. Экономия интеллектуальной энергии.

Семен Иосифович подсознательно понимал, что его ждут неотложные дела, но в данную минуту он ничего не хотел делать, он хотел пожить хотя бы один час без каких-либо обязанностей, просто провести без дела какое-то время. Понимал, что это не в его характере, но он сейчас не хотел быть самим собою, именно сейчас, когда донимало ощущение нанесенной лично ему обиды.

В пятьдесят семь надо экономить… Пятьдесят семь. Страшно! Три года до полной демобилизации. Снимут с учета — и гуляй. Отслужил свой срок. Исправно? Пусть судит история… Страшно… Да что ты, Семен Иосифович, нюни распустил? Выше голову! Каждая пора прекрасна, надо только уметь ее прожить. В конце концов старость — это самая лучшая пора. Какие великолепные, огромные возможности открываются перед человеком! Фактически только на пенсии мы становимся в полном смысле этого слова родителями, отдающими свою теплоту в полной мере не только своему ребенку — одной профессии, а всем детям — и своим, и чужим. Забыл? Ай-я-яй, не к лицу тебе отмахиваться от своих же слов. Вспоминаешь, она плакала, потом сказала, что ты, Семен Иосифович, бессовестный, что она хотела бы увидеть, как ты будешь держать голову, когда тебя будут провожать на пенсию. Тебе тогда было всего тридцать восемь. Что ж, простите, забыл, это было так давно. Память как записная книжка: со временем что-то в ней стирается, линяют сделанные записи. И совесть — записная книжка для эмоций. Что легло на чистые страницы, держится крепко. Эмоции детства. Красный резиновый мячик… первый кинофильм — поезд прямо в зал едет… Сколько восторга! Чистого, детского восторга. Красный мячик, он всех детей сзывал поиграть. Не то, что теперь «Волга». Дешевая молодость… Наивная, милая… Что в молодости постелешь, на том в старости и спать будешь. Бессмысленно: глупый подросток стелет деду. Стелет тонкое рядно под черствые бока. Откуда ж ему знать, что такое ревматические бока? Наоборот бы. Ну-ка, дедушка, постели ребенку. Детка, ешь кашку… А малыш капризен, не хочет. Я сам! Пожалуйста, только, смотри, после не нарекай. В семь сломал ногу. На всю жизнь и парню и старому деду. Мальчишка! Хотел, видите ли, похвастаться, что с крыши может спрыгнуть. Ему уже семьдесят, ходит, опираясь на палку, и ругает того мальчишку, что сделал его калекой. Опыт по наследству не передается, надо собственным хребтом. Разобьешь нос — будешь знать, что такое боль, а со слов других — вряд ли. Эту яблоню тоже надо срубить — белый налив… Во дворе, под окном хорошо пахнет. Но свет заслоняет. Надо срубить. Жаль. Больше и нету, совсем голый двор будет. Надо другую породу, карликовую, и под самой стеной. У Игната Игнатьевича, кажется, как виноградная лоза. Надо посоветоваться. Что ж, времени будет достаточно. Шестич возьмет хлопоты на себя, он молодой — кан-ди-дат наук. А ты, Семен… Далеко кукушке до сокола! Спасибо, Анна Андреевна, я запомню. Не кривите душой, Семен Иосифович, вам не дашь больше сорока. Наверное, со всеми так. Свойство. Ласковый теленок двух маток сосет. Анна Андреевна — всех… Старого дурня… Бегал как посыльный, чтоб все ей достать. Ну, у меня память хорошая. Семь против… Все мужчины и она… Спасибо, теперь займусь садоводством, научусь прививать мичуринские сорта, буду выращивать розы, стану образцовым семьянином. До сих пор ведь был как квартирант: приходил спать да иногда пообедать. «Бросай эту работу ко всем чертям, что у нас за жизнь — годами никуда не ходим вместе». — «Оставь, дорогая, я же, в конце концов, отвечаю за коллектив, ты как жена должна это понять». Коллектив!.. Колет! Иголками колет! Обеспечил всех квартирами. Обивал пороги, в министерство сколько ездил. Кто еще этим похвалиться может? В области! Ну уж, извините, этого у меня не отнимете и Шестичу не припишете. И славу коллектива, которую я создал, Шестичу не припишете. Потому-то я и не боюсь говорить: мой коллектив. Я его создал! Слава коллектива принадлежит полностью мне! Моя слава, мой успех! Все здесь мое! Я уйду, и все уйдет со мной, я свое возьму, иголки не оставлю! Чужого мне не надо, но свое — все возьму! Каждый делает сам для себя. Под чужое крылышко не прячься. Я не квочка, чтобы согревать каждого. Мое тепло стоит мне крови.