Георгий Шошмин - Возвращение в жизнь

Приподнявшись на локте, Панченко огляделся кругом и наклонился к Виктору Дмитриевичу. Свободной рукой стискивая до боли его плечо, он перешел на быстрый шепот:

— Сначала она хотела отравить меня. Но хорошо, что я сообразил про это. Взял пузырек, который она припрятала, отнес в прокуратуру и разоблачил. Там уже начали следствие вести. А она, как кошка, перепугалась своей шкоды, и придумала такой ход... Она — баба хитрая, да и тот мужик не промах, — черномордый, черномордый, а сто бесов сидит в нем... Решили доказать, что я, значит, от водки стал будто бы сумасшедшим, чтоб по этому делу упрятать меня к психам, а самим гулять во всю душу. Пошла она к начальнику строительства, как по писаному натрепалась ему, меня и запихнули к вам, вроде на профилактический ремонт, понимаешь?.. Ну, я не говорю ничего, выпивать я, конечно, выпиваю немного каждый день. Так кто из шоферяг не пьет? Сапожникам сто очков вперед дадут... Смешно... от стопки не спятишь с ума... Зарабатываю хорошо, чего ж и не побаловаться стопочкой? Греха нет. Не пил же я до того, чтоб кальсоны с себя на водку менять или чего из дому тянуть. Наоборот, в дом все несу. Можешь у соседей спросить. Сыну недавно велосипед и фотоаппарат купил, жене — трюмо хорошее, смотрись, пудрись на здоровье. Сам в воскресенье оденусь — артист какой...

Отпустив плечо Виктора Дмитриевича, Панченко сел на кровати и немного помолчал, покусывая ногти, а потом снова заговорил с мстительной силой в голосе:

— Но ничего. Вот погоди, выпишусь, опять пойду в прокуратуру. Разоблачу их, гадов, до конца! Покажу, какой я сумасшедший!.. Ведь, скажи, на какую только подлость не пустится баба, когда погулять ей охота. А я ж люблю ее, стерву несчастную. До двух тысяч в месяц приносил ей. У нас на строительстве заработать можно, если только не ленивым родился... Замуж пошла — четыре класса было. А теперь на техника выучилась. Сам посылал учиться. Домик для нее в Озерках выстроил. Мне одному, что ли, нужен он? А как подумаю, что чужой мужик сейчас там на моем месте в этом домике спит, так, веришь, от злости мурашки по всему телу бегают, не знаю, что б и сделал... без всякой жалости обоих псов придавил бы передними скатами...

После этого признания Панченко будто почувствовал себя легче. Привыкнув к отделению, он вместе с Кошелевым, еще не выписавшимся из больницы, охотно стал помогать персоналу, вызывался на любую работу:

— Сестрица, есть у вас тут что поднять-бросить? Это мы умеем.

Анна Андреевна со смехом выставляла вперед обе руки и словно защищалась от огромного Панченко:

— Только, пожалуйста, меня не поднимайте и не бросайте. Идемте, поможете лучше новые кровати носить.

По натуре Панченко был очень добр, и с Виктором Дмитриевичем и Кошелевым всегда делился своими передачами. Передачи ему часто приносил десятилетний сын, и всякий раз, угрюмо вздыхая или гладя молчавшего мальчика по кудлатой голове, он робко донимал его одними и теми же расспросами:

— Ну как, сынок, черномазый ходит к нам?.. Молчишь?..

Стараясь не смотреть на отца, мальчик комкал в руках плетеную сетку для продуктов.. Наивное выражение в прищуренных глазах Панченко сменялось страхом. Безнадежно опустив руки, он с унылой уверенностью шептал:

— Это матка научила тебя молчать. Сам знаю, что ходит, цыганская порода. Зря спрашиваю...

На Виктора Дмитриевича Панченко производил впечатление совсем здорового человека, и в самом деле случайно попавшего в психиатрическую больницу. С детства восприимчивый к чужому горю, он даже думал: «Бывают же на свете и такие женщины»,— и сочувствовал шоферу до того дня, пока не узнал, что у Панченко — алкогольный бред ревности.

На примере Березова и Панченко ему открылось общее губительное явление: прежде всего алкоголь разрушает семью. Он вспомнил Чернова, его отношение, к жене, свое отношение к Асе. В каких же мерзавцев мы превратились! И это сделала водка...

Льдистым, сверкающим осколком морозная луна медленно перекатывалась из окна в окно. В палате было тихо, слышались только мягкие шаги санитарок.

Шофер закричал со сна, взмахнул кулаком. Виктор Дмитриевич сжался, готовый тотчас же спрыгнуть с кровати.

Глядя на безумного шофера и перебирая в памяти все, что говорил врач, он впервые по-настоящему представил, как намучилась Ася. И после этого еще сметь надеяться, что она когда-нибудь простит? Надо заставить себя забыть о ней. Ведь он тоже ревновал ее к Вадиму, Хорошо, что не дошел до состояния Панченко. А долго ли оставалось? И чтобы еще повторилось такое? И кончилось безумием? Тогда лучше и не жить!