Георгий Шошмин - Возвращение в жизнь

Но и в следующие дни он уже не мог сдержаться. Как Вера Георгиевна и Силантьев ни хлопотали, Виктора Дмитриевича уволили из консерватории.

Впервые в жизни он со страхом подумал о будущем. На память тотчас пришла судьба Чернова.

Асе показалось, что теперь-то Виктор понял все. Увольнение с работы должно подействовать сильнее любого лечения.

Она ни словом, ни взглядом не выражала мужу ни своего сочувствия, ни сострадания. Пусть эта наука пойдет ему впрок. Пусть помучается, пока его вернут в консерваторию.

Не только вернуться в консерваторию, но даже устроиться в какой-нибудь оркестр оказалось не так- то просто. День за днем приходилось неустанно рыскать в поисках места.

Ночами уже чуть подмораживало, а днем шел дождь. Надо было мокнуть, бегать и бегать по городу...

В нескольких музыкальных школах, видимо уже кое-что прослышав о нем, Виктору Дмитриевичу вежливо отказали — мест нет: вот если бы до начала учебного года...

Приближался ноябрьский праздник. Не случись с ним беда, сейчас бы он готовился к праздничному концерту. Но теперь он бегал и бегал.

Вымокшие афиши, газеты, торопливые люди с зонтами и поднятыми воротниками, рассказы Аси о проектировании и строительстве нового города в задонских степях, сырой, предпразднично оживленный город — все это вдруг разом наталкивало Виктора Дмитриевича на тревожную мысль, что случилось значительно большее несчастье, чем просто увольнение: он оказался где-то в стороне от людей, от жизни. Общительному по натуре, ему было особенно тяжело, что он остался без друзей.

В театре музыкальной комедии, за его спиной директор громко сказал дирижеру:

— У нас и своих пьяниц хватает.

Виктор Дмитриевич не стал гадать: откуда так быстро узнали обо всем? Худая слава впереди человека бежит.

Безуспешно толкнувшись еще в несколько мест, он убедился в опасной правоте Асиных предсказаний. Вот так легко можно оказаться и за бортом жизни. И он с еще бóльшим упорством продолжал бегать под дождем, искать работу.

Наблюдая за мужем, Ася заметила матери:

— Можно, видно, держаться и не пить, если не распускать себя...

С большим трудом Виктор Дмитриевич устроился в оркестр радиокомитета. Самолюбие его возмущалось. Еще бы! Этот оркестр играл с ним, когда он выступал в концертах солистом. А теперь Виктор Дмитриевич сидел здесь за третьим пультом второй скрипки, рядом с мальчишкой, только что выскочившим из музыкального училища. Он сам удивлялся, как ему удалось подавить самолюбие. Наверно, лишь от сознания безвыходности своего положения.

Начав играть в оркестре, Виктор Дмитриевич старался заглушить привычную тягу к водке.

Проходя мимо буфетов и преодолевая желание нырнуть в заманчиво приоткрытую дверь, он держался вызывающе прямо, непреклонно отворачивал голову. Но потом безотчетно замедлял шаг и в замешательстве невольно оглядывался, жадно смотрел на выставленные в витринах бутылки. За широкими стеклами, бугристыми от водяных натеков, виднелись изломанные люди со стаканами и кружками. Во рту пересыхало от соблазна. Да еще и эта чертова невская сырость! Сами собой руки опускались в карманы, торопливо пересчитывали деньги. Но угроза снова быть выгнанным с работы — останавливала. Он прибавлял шагу и спешил домой.

Виктор Дмитриевич решил доказать себе, что он — сильнее привычки. Не поддаваться ей! Полное отрешение от соблазнов! Никаких встреч с Черновым! Он испытывал удовлетворение и даже гордость от своей стойкости.

Дома снова стал слышен его всегдашний довольный смех. Как жизненно необходимое, появилась потребность в творческой работе. Когда удавалось написать, Виктор Дмитриевич радовался, думал о будущем исполнении вещи, чувствовал себя снова приобщающимся к жизни, и поздним вечером, в приподнятом настроении, выходил во двор — послушать, как шуршат сухими листьями старые тополя.

Морозный ветер высушивал мокрую осеннюю землю. Пахло почему-то яблоками и свежестью близкого снега. Дождей уже не было. Стихал ветер, умолкали тополя. Наступала полная тишина. Мир становился шире. Виктор Дмитриевич снова понимал Асю, для которой жизнь каждый день была связана с этой вот широтой, с далекими городами, где тоже живут люди, любят, строят и, может быть, сейчас тоже сидят на крыльце и думают о других людях, о мире. Эти чувства почти ложились на музыку. Не ощущая других сердец, нельзя создать ничего большого, значительного. Одно лишь собственное сердце — слишком слабый источник для творчества.