Георгий Шошмин - Возвращение в жизнь

— Вот у кого доходное место. Он в буфете торгует, около автобусной остановки. Яша. Все пьяницы у него в долгу как в шелку.

Не успел еще Виктор Дмитриевич рассмотреть Яшу, как тот подсел к Брыкину и начал с ним шептаться, по-птичьему, без устали вертя маленькой головкой. Пришлось поневоле слушать их разговор: шепот пьяного — это крик трезвого.

Есть люди, которых не только никогда не называют по отчеству, но даже и не знают их отчества. К числу таких людей принадлежал, видно, и Яша. И в двенадцать, и в тридцать, и в пятьдесят лет, и сколько бы он ни жил — до самой смерти его будут называть только Яшей. И Яша бодрился, вертелся, будто стараясь оправдать то, что его называют как мальчишку. Оглянувшись, он дернул Валентина за рукав:

— Валет, нет у тебя знакомого дельца, чтобы выручил?

— Засыпался? — сочувственно спросил Брыкин.

— Поймали на недоливе, — подтвердил Яша. — В воскресенье было. Как раз такая хорошая торговля шла. Бац, налетел один из торготдела. От него откупился, сунул триста рублей. И успокоился. А через час нарвался на общественный контроль. Пришел какой-то работяга со «Скорохода». Акт. Совал тысячу. Не взял. Никак... Горю, Валет. Выручай по старой дружбе.

Валентин пообещал что-то устроить, предупредив, что это обойдется не меньше трех «кусков» — то есть трех тысяч рублей. Брыкин изъяснялся с Яшей на той смеси воровского и торгашеского жаргона, которая еще и сейчас господствует на толкучих рынках и в пивных среди пьяниц и спекулянтов.

С Виктора Дмитриевича, как с новичка в компа­нии, потребовали «вступительный взнос». Он дал пятьдесят рублей, взятые у Аси на ноты, и на равных правах принял участие в попойке. Потом его попро­сили сыграть. Он играл на скрипке Фатеева и удив­лялся, что дядя Коля так хорошо понимает музыку.

Спохватился он только к вечеру. Было невыносимо противно, что опять не сдержался, пропьянствовал весь день с какими-то духовными уродами, которых ничто в мире не интересует, кроме водки, денег и собственного брюха. Скорей, скорей отсюда! Надо было, конечно, поехать на открытие стадиона... Опять предстоит неприятный и трудный разговор с Асей.

Провожая его, дядя Коля усиленно приглашал:

— Ко мне — всегда пожалуйста...

Но Виктор Дмитриевич не собирался больше бы­вать в этом доме.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

На работе Виктор Дмитриевич появлялся вовремя, но с нетерпением ожидал конца уроков. Работа стала для него утомительной и неприятной.

Ася не давала ему больше карманных денег. Он бегал по консерватории, одалживал у преподавателей, служащих и уборщиц по десятке и пятерке. В крайнем случае шел к знакомому буфетчику.

— Сегодня я в чистом тоне — без знаков...

Зная, что он аккуратно отдает деньги, буфетчик наливал ему. Наливал, даже если он предупреждал:

— Повесьте, дорогой, знак ферматы... на неопределенное время...

Это означало — задержанный долг будет возвращен с процентами.

Студенты начали частенько посмеиваться над Виктором Дмитриевичем. Однажды они позволили даже дерзость. Когда Виктор Дмитриевич, раздраженный с похмелья, вошел в класс, один из студентов, делая вид, что не заметил преподавателя, в разудалой манере сыграл на рояле: «Голова ль ты моя удалая, до чего ж ты меня довела...»

Затаив ярость, Виктор Дмитриевич благоразумно промолчал, чтобы не вызвать новых насмешек. Но во время занятий он придирался, срывая досаду, кричал на студентов: с такими руками не смычок держать, а орудовать пилой в лесу!

Слухи о поведении Новикова дошли до начальства. Виктора Дмитриевича вызывали на беседы. Профком поручил Вере Георгиевне заняться им. Выбрав день посвободнее, она созвонилась с Асей и поехала к ней в институт.

С Верой Георгиевной Ася была немного знакома и раньше и наслышалась много хорошего об этой деятельной женщине. Но видела ее Ася всегда мельком, встречаясь с ней или на консерваторских концертах или в фойе Филармонии, где в непрерывном людском потоке половину антракта приходилось раскланиваться со знакомыми и почти невозможно было ни с кем поговорить обстоятельно.

Сейчас Ася впервые как следует рассмотрела Веру Георгиевну. Ямочки на полных щеках делали ее несколько моложе ее сорока пяти лет. Она понравилась Асе очень искренним взглядом добрых и чуть усталых, но совсем по-девически ясных глаз. Ася подумала, что такая ясность глаз может сохраниться только у людей большой душевной чистоты.

Вера Георгиевна обратила внимание, что с той поры, как она последний раз видела Асю в концерте, Ася осунулась и даже подурнела. Ася была сейчас в синем, с черными нарукавниками, сатиновом блестящем халате, от которого казалась еще бледнее. Под ним — нарядная блузка с брошью. Несмотря на все несчастья с мужем, Ася заставляла себя не опускаться в беде: подтянутость прибавляла ей сил.