Георгий Шошмин - Возвращение в жизнь

Опасения затухали. Начали забываться пережитые невзгоды. Ася совсем ободрилась.

Как-то раз снежным февральским вечером, когда Виктор Дмитриевич занимался, Ася принялась за мелкие хозяйственные дела. Она сидела на диване, пришивала к пальто мужа оторванную пуговицу и заметила, заботливо глядя на Виктора, разбиравшего ноты:

— Надо бы новое пальто!

Уже не раз он и сам подумывал об этом, но не заикался. Из-за его пьянства в семье стало труднее с деньгами.

— Со временем купим, — отклонил он предложение жены.

— Нет-нет! — Ася поднялась, встряхнула пальто, внимательно осмотрела его со всех сторон. — Оно уже имеет неприличный вид. Неудобно. — Повесив пальто на место, Ася подошла к мужу, — Я придумала, как сделать, — начала она делиться своим планом, заранее обсужденным с матерью. — Ты говорил, что скоро выступаешь по радио. Вот эти деньги мы и отложим на пальто. Остальные — добавлю. Я взяла платную вечернюю работу...

Несколько воскресений Ася протолкалась в очередях. Наконец был куплен мягкий темно-синий драп. Трижды она ездила на примерки, придирчиво наблюдая, чтобы пальто нигде не морщило, не забирало, чтобы аккуратно были заделаны швы, мягко лежал воротник.

Пальто получилось строгое, красивое. Ася была довольна, наверно, даже больше, чем сам Виктор Дмитриевич. Шагая с мужем под руку по солнечной стороне Невского, где от Московского вокзала и до самого Адмиралтейства устанавливали леса для реставрации и окраски фасадов, она видела всех улыбающимися — улыбались и встречные люди, и продавщицы мимоз, и даже старый жестколицый газетчик в сером киоске. Щурясь на солнце, она смеялась.

— В этом пальто на тебя начинают засматриваться женщины. Но я не боюсь.

У Аси было прямо праздничное настроение. От портного она повела мужа в «Пассаж» и вместе с Виктором выбрала дорогую велюровую шляпу.

Прасковья Степановна пришла от нового пальто в такой же восторг, как и Ася.

Ложась, Виктор Дмитриевич благодарно поцеловал жену.

Ася погладила мужа по щеке и, прижавшись к нему, тихо сказала:

— Носи, родной, на здоровье. — Задержав на секунду дыхание, она спросила, приподнимая голову: — Слышишь?..

По стеклам весело стучал первый весенний дождь.

А утром на деревьях под окнами загалдели грачи.

Асю радовали грачи, а Виктора Дмитриевича раздражали. Он вообще стал раздражителен и эгоистичен, часто переживал приступы мрачного, подавленного настроения, физическую и духовную угнетенность оттого, что сдерживал себя, пробовал противиться привычке.

Так он мучился и крепился еще с неделю. Потом вновь начались встречи с Аркадием Черновым, пьяный хохот, натужное веселье. Порою овладевал стыд перед близкими людьми за свое растущее безволие. Но стыд легко заглушался водкой.

В городе нудно тянулась запоздалая весна. Ветер уже вздувал над сухими тротуарами мелкую желтую пыль, а почки на серых деревьях еще не лопались. Никак не могли зазеленеть кусты. И весна от этого не была похожа на весну.

И возобновившееся пьянство мужа и запоздалая, безлиственно-пыльная весна уничтожили радостное Асино настроение.

Ася вновь и вновь хотела разобраться, почему пьянствует Виктор, и не находила причины. Она огорчалась, но стойко переносила все. Одумается же он наконец! Она спрашивала себя — все ли она сделала? И снова начинала трудную борьбу в одиночку. А кого призовешь на помощь? О таком стыде надо молчать и молчать.

Не выдержав, Ася сказала Виктору:

— Ты уже, как настоящий алкоголик, должен напиваться почти каждый день.

Он вскипел, яростно воспротивился страшному слову: алкоголик. Принял его как незаслуженное оскорбление, испугался этого слова. В нем слышалась неизбежная обреченность, предсказание трагического конца.

Весь май Виктор Дмитриевич продолжал пить. Вадим Аносов приезжал, напрасно пытался подействовать на друга.

— Я знаю, что ты хороший человек, — отвечал Виктор Дмитриевич, разбитый после очередной попойки. — Но не надо читать мне морали. У меня есть причины пить...

У него все заметнее начинало утверждаться убеждение, будто есть какие-то особые, непостижимые ни для кого другого, глубокие внутренние причины, побуждающие его к пьянству. Но внятно и раздельно объяснить, почему же именно он пьет, он не сумел бы.

Одурманенному водкой, дымом, галдежом пивнушек, ему начинало казаться, что он не пил бы, если бы жена, надо не надо, не укоряла его пьянством. Потом внезапно выяснялось, что во многом виновата Прасковья Степановна, которая всегда со злобой смотрит на него, когда он возвращается навеселе. Или вспоминался случай, как администратор не выпустил его в концерте лишь потому, что перед началом он чуточку выпил. «После такого публичного позора каждый бы запил». Получалось, что все толкают его в пропасть, вынуждают пьянствовать, и не хотят понять, что они же сами, а вовсе не он, виноваты в этом.