Владимир Степаненко - Где ночует зимний ветер

— Угомонилась, кажется!

— Надо ей каши оставить, — робко произнес Лешка Цыпленков.

— Решили учить, так надо до конца, — изрек Аверьян Гущин без всякой жалости.

Утром кто-то из ребят стучал по лопате топором и кричал: «Подъем!» почти над самым ухом. Но я не могла оторвать голову от подушки, открыть слипавшиеся глаза.

Проснулась я поздно. Было часов двенадцать. Вода в Хауте поднялась высоко, лизала обкатанные кругляши. Солнце успело растопить на Главном и Скалистом снег и лед.

Я с трудом добралась до реки и умылась. Нога распухла, и резиновый сапог нельзя было натянуть. Пришлось обмотать ее портянкой. Прихрамывая, с трудом добрела до кухни. Решила вскипятить воду и попарить ногу. Чайник нашла, заботливо укрытый телогрейкой. На белой дощечке, выломанной из ящика, чернела надпись:

«Пожарские котлеты не удались. В кастрюле каша. Чай оставили».

Володька Бугор написал. Неприятна его забота. Противно видеть его лицо, жесты и слышать воровской жаргон. Зря он старался, заигрывал со мной. Нет ему прощения, на него я не могу спокойно смотреть, не могу видеть дурацкий крест на шее! Человек не имеет права сознательно губить себя. Разве это жизнь! Если не он, то кто-то другой мог стать виновником голодной смерти, когда украл у нас с мамой хлебные карточки.

Трудно поверить, чтобы человек шел на это сознательно. Летчик Горегляд знает, зачем он летает. Александр Савельевич на своем протезе готов облазить все горы и горушки, чтобы отыскать халькопирит. Ради этого приехал сюда и больной Сергей. А Бугор — дурак или ненормальный. Встречу его, прямо так скажу в глаза. Должен поверить, что я хочу ему добра. Неужели у Володьки нет своей гордости? Почему он не хочет стать человеком? Разве его не угнетает сознание, что он вор? Не верю! У Бугра была мать. Когда родился сын, она радовалась: «Сын родился. Помощник будет. Выучится — работать пойдет!»

Я вертела в руках необструганную дощечку, вглядывалась в лохматые занозины, торчащие, как ворс бобрика. Прогремел взрыв на Главном. Камни долго сыпались, гремело раскатистое эхо.

— Опять рвет на выброс! — негодующе произнесла я. Размахнулась и швырнула дощечку. — Почему я расчувствовалась? Поверила в его доброту? — Отодвинула от себя кружку с теплым чаем. С трудом натянула на правую ногу сапог и захромала к канаве. «Они придут смотреть, что я сделала. Будут издеваться! Пусть смеются! Я не брошу канаву! Я буду работать!»

По дороге напряженно вслушивалась: Бугру пора рвать для Аверьяна Гущина, и на очереди канава Лешки Цыпленка!

Меня как обычно задерживал ручей. Он гремел особенно сердито и грозно, вспенивая воду. Переползая с камня на камень, я оказалась на противоположной стороне. Медленно преодолела высокий подъем.

Вот и площадка. Ее засыпали комья земли и глыбы гранита. Внимательно посмотрела на громоздившуюся скалу: не сорвался ли с нее камнепад.

Показалось, что рядом стонал человек. Я испуганно глянула по сторонам и побежала. Снова услышала стон. Я остановилась. Громко крикнула, пугаясь собственного голоса:

— Кто здесь?

— Анфиса!

Голос показался незнакомым и еще больше испугал меня. Осторожно выглянула из-за скалы. Между камнями лежал человек. Бугор! Я бросилась к нему сломя голову.

Свистунов попробовал улыбнуться, но боль передернула лицо:

— Камнем ударило. Хотел тебе помочь, чтобы не обижалась. — Володька рукой показал на перебитую ногу. Голова в крови, волосы склеились.

Я выдернула из кармана штормовки носовой платок, прижала к ране.

Бугор внимательно смотрел за мной глазами. Я не удержалась, спросила:

— Что такое закон? Ты в законе? А я тебя за хорошего парня считала, верила.

— Верила?

— Верила. Твою записку на дощечке прочитала. Поняла, ты написал. Верила, придешь.

— Спасибо! Бугор отбегал, — сказал с болью Володька. — Ногу оттяпают. Факт, как дважды два четыре. Был вором. В законе себя объявил. Проняла ты меня. Знай: воровать я начал из-за голода. После войны трудно было, отец с фронта не вернулся. А мать с горя запила! Один остался, как хочешь, так и крутись. Я работать пойду. В любой гараж возьмут. Я механик хороший, могу и за шофера сесть или на вездеходе вкалывать. Мне все равно. Руки есть, работа найдется!

— Я знаю, будешь работать! — Я гладила парня по руке. — Ты человек… Запомни, Володька: ты — человек! Посмотри, шею цепью стер. Ради чего взялся таскать ржавый крест?

— Ты москвичка?

— Москвичка.

— Адрес дашь, чтобы я письмо тебе написал или когда заехал… Человеком стану, сама посмотришь!