Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

— Принеси-ка нам дастархан и немножко казы!

Через несколько минут Атамулла принес все, что было заказано. Догадавшись, он старался спрятать ухмылку. Быстренько расстелил дастархан, нарезал кружочками казы и удалился.

— Ну, выпьем до донышка, — сказал Мусават-хаджи, подняв свою пиалу.

Выпили одновременно и принялись жевать казы.

— Имам попрекнул меня, — сказал Мусават-хаджи, не переставая работать челюстями. — Чудно! И имам держит сторону тех, кто попирает религию… А что он про это сказал, слышали? — Он пощелкал ногтем по бутылке. — Уммулхабоис, говорит! Это мать всех пороков, говорит! Ничего подобного, эта штучка — мать всех радостей и наслаждений! Старички уже выжили из ума. Вот я, хаджи, могу быть верным всевышнему и не забывать о земных наслаждениях. Деньгами я могу всего добиться! Деньгами я заставлю ваших праведных старичков водку называть усладой жизни! Ха-а-ха-ха-ха-а-а!

Как после поста человек хмелеет от щепотки насвая, так друзья-приятели Кизил Махсум и Мусават-хаджи, уставшие от дневных хлопот, опьянели после первой же пиалы. Но все же они выпили всю бутылку. Мусават-хаджи отшвырнул бутылку к стенке и, не в силах более ворочать языком, завалился набок. Кизил Махсум еще некоторое время сидел, тараща перед собой бессмысленный взгляд. Его туловище постепенно клонилось в одну сторону, он резко выпрямлялся и начинал клониться в другую. Потом свернулся рядом с приятелем и захрапел.

Арслан хотел было попрощаться с хозяином. Переступил порог, но тут же на цыпочках отступил назад и тихонько прикрыл за собой дверь.

Он взял из ниши узелок, в который жена Мусавата-хаджи завернула блюдо плова, а поверх положила две лепешки и сладости. Мать, должно быть, еще не спит, его дожидаясь. Обрадуется гостинцу.

Арслан вышел за калитку и будто окунулся в непроглядную темень.

В один из холодных осенних дней Нишан-ака направился на работу. Был мороз, он ледком затянул лужи. Небо сплошь заволокли тучи, в воздухе кружились редкие пушинки снега. Нишан-ака сегодня вышел из дому немножко пораньше, чтобы успеть купить на базаре насвая.

Несмотря на холод и пронизывающий сырой ветер, на базаре было много народу. Нишан-ака, протискиваясь между людьми, пробирался к тому месту, где обычно, разложив на мешковине свой товар, сидел на низенькой скамеечке продавец насвая. В толпе промелькнуло знакомое лицо. Нишан-ака сперва не придал этому значения, — мало ли кто может повстречаться в таком многолюдном месте, как базар! — но потом все же вернулся назад. Это был Арслан. Поеживаясь от холода, ударяя нога об ногу, стоял он в окружении парней. На голову взгромоздил два телпака, в руках держал еще два. Время от времени среди проходивших мимо он отыскивал глазами мужчин подороднее, у которых, по всему, водились деньги, и предлагал товар.

— Ака, купите телпак! Таких вы нигде не найдете. Ака, купите…

Одни проходили, даже не обратив никакого внимания, другие останавливались и заинтересованно осматривали и ощупывали товар.

Нишан-ака, не веря своим глазам, приблизился. Так и есть, он, Арслан! На локоть у него надет узелок, в котором, видно, лежат еще три-четыре телпака. Стоило приблизиться покупателю, как молодые люди обступали его и шумно расхваливали свои телпаки, чуть ли не тыча ими в лицо. Эти парни интуитивно определяли неискушенного человека, прибывшего из сельской местности, и, заломив сперва двойную стоимость, потом соглашались «распилить цену пополам». Среди них особым уважением пользовался тот, кто мог легко одурачить любого покупателя. Почти все снующие здесь с телпаками, туфлями, телогрейками и всякой другой мелочью были выходцами из торговых семей, перенявших от предков ловкость и хитрость, столь необходимые в подобных делах.

Нишан-ака вытряхнул на ладонь из табакерки остатки насвая и, забросив под язык, некоторое время наблюдал. Ему хотелось подойти к Арслану и на правах друга его отца крепко отругать парня. Но что-то заставило его остановиться, сдержать свой гнев. Усомнился, видно, в силе своих слов, которые сейчас вряд ли могли подействовать на Арслана. С некоторых пор он замечал, что парень заметно изменился нравом, стал дерзким. Разговаривает с легкой снисходительностью, тая в уголках рта усмешку.

Нишан-ака, сплюнув нас, все еще стоял, почесывая затылок. Пожалуй, он сейчас походил на курицу, которая высиживала утиные яйца и теперь с удивлением глядит на плавающее дитя. «Неужели же может дойти до такого джигит, предки которого были дегрезами! — размышлял Нишан-ака. — Отец работал на заводе, а он ищет способ легко зарабатывать деньги. Так подействуют ли на него мои слова?.. А что, если все-таки подойти и, глядя ему прямо в глаза, сказать, что дело, которым он занимается, недостойно джигита? Не-ет, будь отец жив, он бы не позволил сыну этого. — Нишан-ака, сдвинув тюбетейку набок, почесал за ухом. — Арслан сам не понимает, в какое болото он опустился. Корысть застлала ему глаза. Что и говорить, кому не нужны деньги? Каждый рад лишней копейке. Но что станет в конце концов с человеком, если он, одурманенный деньгами, только и делает, что гоняется за ними?.. Да, стоит об этом поговорить с Матвеевым. Может, вдвоем как-нибудь удастся наставить парня на путь истинный».