Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

Арслану было не по себе. Боль в сердце началась с момента встречи с Барчин и не отпускала. Барчин сейчас казалась ему зеркалом, в котором он увидел себя. Что с ним стало? Недавно был секретарем комсомольской организации школы, поучал сверстников брать пример с лучших людей страны, имена которых не сходили со страниц газет, строил грандиозные планы на будущее, мечтал о подвигах. А стал продавцом телпаков. Бездельником!.. Был студентом, а теперь только и гоняется за выручкой, чтобы в собственном кармане осело побольше денег. Захотел быть умнее отца, который, работая всю жизнь, не смог разбогатеть. Неужели отец не знал, что можно заняться скупкой мехов и шить телпаки? Ведь это в сто раз легче, чем быть литейщиком на заводе! И дохода куда больше! Почему же отец презрел это дело? Выходит, Барчин права, одарив его таким презрительным взглядом… Почему его деды и прадеды плавили чугун, лили казаны, лемехи и этим зарабатывали на жизнь? Отец сказал как-то: «Нужно выбрать то занятие, которое более всего приносит людям пользу». Людям! А про себя забыл? Неужели чье-то спасибо дороже хрустящих купюр, лежащих в кармане? Выходит, дороже. Отец предпочитал свободно и гордо ходить среди людей, а не прятаться и не вздрагивать, как Арслан нынче на базаре…

Видимо, вот за что Нишан-ака испытывает неприязнь к Кизил Махсуму и ему подобным. Сам он работает на заводе в тяжелом цехе, у него все руки в мозолях, но не может он задавать пышные гапы и одаривать чапанами гостей. А Кизил Махсум может, и руки у него всегда чистенькие и мягкие, как у куклы, набитой ватой.

К черту телпаки!

Арслану сейчас даже не хотелось видеть Кизил Махсума. Он не отнес ему телпаки, а пришел с ними домой. Сказав матери: «Я себя неважно чувствую», — швырнул узел в угол и упал на кровать.

И на следующий день он не вышел из дома. Лежал, как в забытьи. Перед глазами возникала Барчин. И он не знал, куда спрятать от ее взгляда этот проклятый узел. Она с упреком смотрела ему в глаза.

Через день пришел Кизил Махсум. Как ни упрямился Арслан, ссылаясь на недомогание, Махсум заставил его подняться и вывел на улицу.

— Я сам вылечу тебя, братец! Не время сейчас лежать пластом. Сезон же, сезон!

Кизил Махсум принудил угрюмо помалкивающего Арслана следовать за собой. В пути старался рассмешить его, рассказывая всякие истории, анекдоты, а приведя в свою гостиную, насильно усадил Арслана на почетное место — на сложенные в три слоя курпачи. Поставил перед ним оставшийся с вечера разогретый плов, сгустившиеся сливки, виноград, теплые лепешки. Дав смочить горло пиалушкой чая, он вынул из ниши припрятанную бутылку коньяку и налил по половинке в две пиалушки.

— Э, как-то оно будет, Махсум-ака? — растерялся Арслан, не пробовавший ранее этого напитка.

— Хорошо будет! Ну, бери, будь мужчиной! Люблю тебя за удаль. Атамулла, Парсо-домля — бог с ними, но если ты покинешь меня, тогда придется мне закрыть лавку. Ты же моя надежда, Арслан. Как только пройдет годовщина смерти моего славного друга Мирюсуфа-ата, я сам женю тебя. Такую свадьбу закатим! Пусть враги завидуют… Большие надежды возлагаю я на тебя. Ты же сам видишь, я отдаю тебе предпочтение даже перед своим братишкой Зайнабиддином. Он еще глуп… Ну, давай еще по одной!

Во второй раз Арслан не заставил себя уговаривать. Не спеша выцедил из пиалушки весь коньяк, крякнул, подражая Кизил Махсуму, и принялся есть. В голове он ощущал приятный шум, стало весело. Ему льстили слова хозяина, и он обратился к нему:

— Мне бы тут шитьем заняться, а на базар не ходить, Махсум-ака.

Тот кивнул, хотя просьба Арслана не совсем пришлась ему по душе. Он показал, где лежат мерлушки, каракуль, и вышел на улицу.

В пятницу мать Кизил Махсума Биби Халвайтар и жена Мусавата-хаджи Мазлума-хола явились в дом тетушки Мадины в качестве сватий. Хозяйка расстелила перед ними дастархан, заварила крепкий чай. За чаем и начался разговор.

— Мадинахон, — завела Мазлума-хола, опередив Биби Халвайтар, уже намеревавшуюся было открыть рот для объяснений, — как истечет год со дня кончины Мирюсуфа-ата, пусть земля ему будет пухом, давайте сразу и сыграем свадьбу. Таково наше желание. А что скажете вы?.. — Видя, что женщина колеблется и молчит, она продолжала: — Ведь живем один раз, нужно стараться удовлетворять свои желания. Друг моего благоверного Махсумджан еще при жизни Мирюсуфа-ата пользовался его расположением, покойный любил его как сына, и сейчас, находясь там, в раю, он будет чрезвычайно обрадовал, узнав о нашем намерении. Что поделаешь, такова, значит, воля аллаха, родилась любовь необоримая: уважаемый человек полюбил вашу Сабохатхон. Если мы не посчитаемся с его чувством, Махсумджан может что-нибудь сотворить с собой. Кари-ака сказывают, что день и ночь в думах его брата одна только Сабохатхон. Порой мне даже кажется, что старинный дастан про любовь «Атабек и Кумуш» про них написан. Он — Атабек, она — Кумуш. Да расцветет их любовь, как в том дастане, только судьба их пусть будет счастливой…