Я протягиваю ему деньги. Он делает вид, что не видит моей руки; услаждая свою наглость, орет оглашенно:
— Значит, мы выпили! Мы забыли свой адрес! Нам нечем оплатить такси!
Что со мной? Куда подевалась моя подавленность, мой панический страх?
Я протягиваю руку, хватаю полу его пальто и с такой силой дергаю на себя, что водитель теряет равновесие и валится на сиденье. Что там случилось с моим лицом, какая гримаса исказила его, стало ли оно истошно бледным, землисто-серым или виной тому были мои глаза? Они вместили столько ненависти к этому неопрятному, наглому человеку, что я почувствовал боль в глазницах. Я вдруг уверовал в свою физическую силу и ощущением этой силы минутно подавил спесь хама. Теперь уже мое лицо оказалось рядом с его лицом, и он, а не я разглядывал мои морщины, контуры бровей и зубы, стиснутые до скрипа.
— Ты-ы!.. — выдохнул я. — Еще одно слово. Р-размажу по стеклу. — Я сунул в его потную руку деньги, не разбирая, много ли их. Деньги как бы были его принадлежностью, и отвращение, с которым я хотел освободиться от их присутствия во мне, было столь сильным, что я сдавил его кулак, и уже свистяще, не своим голосом выдохнул: — Смотри не растеряй, п-подонок!
Машина рванулась с места, едва не выбив из моих рук чемодан. Силы угасли мгновенно, я почувствовал тошнотворную слабость.
Скорее пройти, пробежать эти проклятые двести метров, свернуть за угол. У меня кружится голова. И я никак не пойму, с какой стороны обычно возвращается папа.
У этих людей свои дела. Какая надобность останавливаться? Идите, люди, идите с богом. Я вас не держу.
А вот кричать незачем. Чей это голос? До удивительного знакомый голос. И руки чьи?
— Позвольте, попрошу без рук!
— С кем это ты разговариваешь?
Как же я не узнал сразу? Папино время. Вечерний моцион.
— Здравствуйте, папа!
* * *
Орфей вздохнул. Теперь мгла стала бело-серой, и он понял, что рассвело. «Надо идти», — подумал Орфей и пошел, осторожно ступая на скользкую, хрупкую наледь дороги.
Тело налилось сыростью, отчего ощущение голодной тяжести в брюхе лишь усилилось. Дремотное оцепенение осталось позади. Каждый новый шаг отдавался тупой болью сначала в сбитом копыте, затем боль переходила выше, в отяжелевший от сырости коленный сустав, сочилась мимо него, тупо стучала в лопатку и наконец добиралась до спины и там оставалась надолго.
Голод, озноб обескровили тело, он чувствовал, как мало у него осталось сил. Орфей вдруг подумал, что так никуда и не придет. Подобная мысль не испугала его. Он не знал, что такое смерть. Прийти никуда было не больше, чем идти куда-то, забыться тяжелым сном. Ветер крепчал. Натужно гудели в тон ему провода. Дорога звенела затвердевшей наледью, оттопырив жесткие неровности, словно дождь и ветер успели лишь разорвать полотно. Идти стало еще труднее. Ноги с трудом находили упор, расползались в разные стороны и больше не сопротивлялись напору наседавшего ветра. Дорога покатилась вниз, запахло сыростью. Наверное, река. Орфей расставил передние ноги, слегка подобрал задние и без видимых усилий стал неторопливо сползать по обледеневшей залысине поворота. Тут было чуть теплее. Спуск оказался пологим, тяжелый ком тошноты словно почувствовал возможность найти выход, стал ощутимо скатываться к самому горлу, голова закружилась, и поперек глаз поплыли белые разливы кругов. Орфей медленно заваливался на бок, и так же медленно поворачивалась в замутневшем зрачке мгла утра.
Очнулся он от чрезмерного холода в боку. Не успевшая промерзнуть на глубину земля обмякла под теплым телом, слегка сочилась скупой влагой. Было светло. Орфей с трудом повернул голову, увидел невдалеке синевато-белые дома, укрытые белым снегом. Снег хоть и таял, но шума журчащей воды слышно не было. Какое-то время он лежал, прислушиваясь к себе. С пробуждением вернулось ощущение боли. Боль была велика, ее было много. Тогда он подумал: раз проснулась боль, должны проснуться силы, способные ее преодолеть. Он стал ждать, когда вернутся эти силы и он сможет поднять ослабевшее, непослушное тело. Но силы не спешили, им неоткуда было браться. И тогда он стал сгонять их по крупицам куда-то в одно место своего крупного окоченевшего тела. Вот он уже не просто завалился, а лежит, подобрав под себя ноги, ищет упор, чтобы оттолкнуть тело от холодной земли. Сил мало, их надо беречь. Сначала задние ноги, в них еще есть упругость, а потом на едином дыхании рывком подбросить тело и подставить под него, будто два упора, негнущиеся, сотрясаемые дрожью передние ноги. И не двигаться. Себя почувствовать, понять, что стоишь.
Читать дальше