Елена Серебровская - Весенний шум

— Вроде нас с тобой? Все это очень хорошо, но мне ничуть не легче от этого. Я хотела бы, чтобы ложь исчезла с земли, чтобы люди были ну хоть и не святые, не безгрешные, но хотя бы честные, не лживые. Неужели им так трудно? Я не понимаю. Я никогда не скажу человеку, что люблю его, если на самом деле не буду любить.

— Ты и тогда не скажешь, когда полюбишь, — говорит Сева печально.

— Напрасно ты так думаешь. Скажу… если только сама буду знать, что это так.

Севино сердце быстро колотится. Сейчас, вот именно сейчас самый подходящий момент рассказать ей о своем чувстве, о том, как она не покидала его ни на минуту, пока он воевал. Он же еще ни разу не объяснился с ней как следует. Откуда ей знать? А любовь породит любовь, это передастся ей непременно. Надо все сказать ей…

Вместо этого Сева молчит. Молчит, прижимая теплую ее руку, молчит, оглядывая темные громады домов на набережной.

— Ой, уже скоро час, в общежитии двери закроют! — вспоминает Галка. — Бежим скорее!

И они торопливо идут через Кировский мост, обходят напрямик прибрежные стены Петропавловской крепости, чтобы выйти сразу на проспект Добролюбова. Тающий снег хлюпает под ногами, южный ветерок обвевает лица. На том берегу Невы спит великолепный Зимний дворец, спит Эрмитаж. Спит весь город, и если протянуть руку совсем недалеко, можно приблизить к себе, притянуть эту упрямую девушку, можно поцеловать ее и умереть, и больше ничего не надо!

Но она не хочет этого, она рассердится, она не позволит. Подожди еще немного, помучайся, разве тебе не приятно так мучаться? Страшнее спугнуть надежду, страшнее обидеть. Сила тут не нужна, девушку надо победить как-то иначе, чтобы подчинение тебе стало ее неотвратимым желанием. Как же достичь этого? Неизвестно. А пока — береги то, что имеешь.

К концу весны Костя узнал, что его посылают на полгода в командировку на Дальний Восток для изучения архивных материалов. Ехать придется еще в августе, возвратится он только к Новому году. Но командировка эта была для Кости желанной, он рассчитывал, что ее результаты обогатят его кандидатскую диссертацию.

Уедет… Костя уедет на полгода. Вмиг вылетели из головы все сцены ревности, все размолвки, все досады. Уедет… Как же он там один обойдется теперь без нее? Не станет ли искать утешения в своем одиночестве? Конечно, он много раз объяснял, что чувства, его очень стойки и постоянны, но вдруг…

— Кто же будет там следить, чтобы ты имел чистую рубашку и не забывал поужинать? — печально спросила Маша.

Вместо ответа он залюбовался ее печалью. Как стало ей сразу грустно! Как она любит его! Милая…

— А женщины там в архиве будут? — спросила она с беспокойством.

— Наверное. Их всюду достаточно.

— И ты будешь за ними ухаживать, негодный?

Костя весело рассмеялся:

— Не мешало бы.

Он сказал это так, что она сразу успокоилась. Он хотел видеть, как еще она поведет себя, что еще скажет в порыве этой безопасной, нежной ревности. Она же знает, знает, что приковала его к себе без всяких цепей, и она еще спрашивает.

И вот он уехал. Ей было особенно трудно первый месяц. Откуда-то появилось свободное время. Его надо было расходовать. Маша еще прошлой осенью подала заявление в университет, она просила разрешить ей быть соискателем на звание кандидата исторических наук, разрешить сдать необходимые экзамены. Ей разрешили охотно. Работа в музее не требовала всех сил, и Маша, приучившая себя в студенческие годы к большой нагрузке, сумела в течение года сдать часть кандидатских экзаменов.

Костя писал неаккуратно. То черкнет несколько слов на открыточке, то молчит недели две, а потом разразится письмом на восемь страниц, и того ему мало — все поля испишет приписками и дополнениями всякими… Он — весь в своем деле, ночь и день работает, корпит над иероглифами. Он такой, Маша его не первый день знает. В бане — и то не мог расстаться с мыслями о тайпинском восстании.

«Твоя маленькая комнатка с виноградом на окне кажется мне земным раем, — писал Костя. — Живу в общежитии для приезжающих, чай беру из «титана», обедаю в столовых. А главное — тебя нет… Ты мне снишься что-то подозрительно часто, — не добивается ли кто-нибудь там твоего внимания? Может, Чарлз Дарьин снова замаячил на горизонте? Приеду — ноги переломаю, так ему и скажи».

Читала и улыбалась, довольная.

Нет, теперь Маша была не одна в мире. А разлука — она раздувает сильный огонь и гасит слабый, как сказал кто-то умный. Не может Костя не тянуться сюда, за тысячи километров, к своей единственной, не может. И как бы ни была тяжела эта разлука, хвала ей! Сила взаимного тяготения нарастает в них обоих, и встретятся они, наверное, так, словно в первый раз узнают счастье взаимности. Есть выражение — медовый месяц… Нельзя ли сделать так, чтобы для нас длились медовые годы? В нашей жизни, когда любовь совсем не занимает главного, центрального места, когда дела наплывают со всех сторон и могуче влекут за собой человека, в нашей необыкновенной, замечательной жизни это, вероятно, возможно. Потому что любовь мужает и крепнет, преодолевая препятствия.