— Шумели вечор долго, так ничего не порешили. Ляксандру Василича Столярова выбрали начальником милиции, а потом снова перебрали, — негож оказался.
— Почему?
— Да как выбрали, значит, ну, велели сейчас идти и Посадить в каталажку купцов — товары будто они припрятали, а он и говорит: «Не могу, говорит, — пока факты не представились»… Ну, и того… Выгнали… А Ефимка-то Сизов, какой говорок стал. Вышел и заговорил. Да так складно, каналья, говорил, как по-писаному.
— Про что говорил? — спросил Скоробогатов.
— А насчет всего говорил. Смело, каналья, говорил Вот и посмотри… Хм?.. Ефимка?.. Давно ли до нижней тубы сопля гуляла, а теперь говорит дельно.
Скоробогатов сердито его оборвал:
— «Говорил, говорил», а о чем я тебя спрашиваю?
— Да все насчет рабочего классу. Слобода, значит, теперь. Все-то не упомнишь. Гурька Сошников тоже злой ходит… Подошел ко мне вечор и говорит насчет Акимовских логов…
— Ну?..
— Ну, я-то что?.. Какое мое дело?..
— Чего он говорил?..
— Да много говорил, тебя поминал. Михайла Малышенко, говорят, из тюрьмы вышел. Настя-то, ревет от радости. Натосковалась баба, немудрено… Влип тогда парень, и ни с чего влип.
Каллистрат рассказывал все новые и новые истории. Он сидел в полоборота к Скоробогатову и все время переваливался на сиденьи, следя за ходом лошади. Его выжженный глаз странно мигал, а в морщинах пряталась улыбка. Скоробогатову казалось, что Каллистрат не договаривает, какая-то скрытая мысль не позволяет ему говорить откровенно с хозяином.
На прииске Макар несколько успокоился.
— Все обстоит хорошо, благополучно, — доложил Телышков. — Эти уехали… А шуму было много. Они сами-то меж собой несогласны. Мишка Лопатин да этот широкорожий матрос больно яры, а остальные говорили не то: «— Пока, — говорят, — власть у Думы». Мне солдат говорил: «Анархию разводить не дадим».
Через несколько дней рано утром Скоробогатов услышал настойчивый стук в дверь. Телышков, расстроенный, вбежал и, захлебываясь, скороговоркой выпалил:
— Макар Яковлич! Давай скорей одевайся… На Акимовские проехали старатели. Работать хотят там. Гурька Сошников меня обругал, назвал сукой.
Скоробогатов поднялся. Лицо его исказилось, потемнело.
— Вот время проклятое пришло! — жалобно сказал Телышков.
— Не ной! — злобно крикнул Скоробогатов. — Тебе чего больно стало?.. Убирайся отсюда к…
Телышков удивленно раскрыл глаза и боязливо вышел иэ комнаты.
Поспешно одевшись, Макар разбудил Каллистрата:
— Седлай лошадь!
Тихое весеннее утро грело землю. Местами уже густой щетиной проростали тонкие иглы травы. Осмотрев браунинг, Скоробогатов выехал на Акимовские лога.
Дорогой он нагнал Никиту Сурикова. Суриков поспешно и деловито шел, опираясь на толстый батог.
— Куда это ты торопишься? — спросил Скоробогатов.
Не сбавляя хода, Суриков сердито ответил, ткнув вперед батогом:
— Туда…
Скоробогатов догадался, что Никита тоже идет на Акимовские.
— Чего ты там забыл?
— Ничего не забыл, а надо, стало быть. Ты меня рассчитай. Я не буду больше у тебя караулить.
— А чего делать будешь?
— Чего делать? Робить надо! Вон эти все хотят робить, а я что? В поле обсевок, что ли?.. И мне, поди, места хватит.
— Где?
— Ну, а там. На Акимовских-то.
— А кто вам даст робить там? — сощурив глаза, сказал Скоробогатов.
— Спрашивать не будем… Кого теперь спрашивать?.. Слобода теперь ежели полная!
— Мои лога-то — сказал Скоробогатов, но в его голосе не было прежней уверенности. Он только сейчас подумал, что едет туда зря, что все равно ему ничего не поделать с народом, который хлынул на запрещенные места. Даже Никита и тот почуял какую-то свободу.
— Законов еще нету таких, чтобы брать чужое, — добавил Скоробогатов, помолчав.
— Ну, законы… Знам мы все законы… Народ теперь сам законы устанавливает, бают люди-то!
— Кто?
— Ну, не слыхал, поди?..
Не глядя на Скоробогатова, Суриков зашагал по влажной дороге, сердито тыча батогом в землю.
На Акимовских логах народу было много. Тут и там бродили оседланные лошади, обнюхивая голую землю У избушки, где когда-то жил Архипов, весело пылал костер, окруженный кольцом людей. Скоробогатов подъехал и дружелюбно крикнул:
— Мир на стану-у!
— Милости просим, Макар Яковлич! Иди, погрейся!
На пеньке сидел Михайло Малышенко. Черная борода густо обложила его подбородок, большие глаза освещали исхудалое лицо.
«Здорово вымотала его тюрьма-то», — подумал Скоробогатов.
Читать дальше