Алексей Бондин: Матвей Коренистов

Будка, в которой жил с семьей путевой сторож Матвей Коренистов, стояла на бугре. Железная дорога разрезала этот бугор на две краюхи. Прошла глубокой выемкой, а оттуда выбежала на склон соснового бора, опоясала его двумя лентами блестящих рельсов и убежала к далекой черной кайме.

Позади будки раскинулось поле, скатываясь к оврагу; за оврагом — перелесок, а дальше огромный заводской поселок, в средине которого, в яме,— завод.

С правой стороны курилась черным дымом большая станция Узловая. Там неумолчно день и ночь грохотали составы вагонов, звенели рельсы, лязгали цепи, кричали гудки паровозов.

Как только наступало утро, Матвей выходил из будки, медленно спускался по лесенке в выемку и отправлялся в обход. Каждая шпала, каждый болт, стык были знакомы ему: каждый шаг своего участка он тысячу раз прошел, тысячи поездов пропустил мимо себя. В летний жар, в грозу, когда небо хмурится и громыхает, в ливень, в мрак, в зимнюю стужу, в злющую метелицу — Матвей бдительный сторож. Он состарился с сигнальным рожком, присутулился, стал тяжелее, коренастее, в бороде блеснул седой волос, а глаза налились усталостью.

Шагая привычной поступью по шпалам, Коренистов слышал знакомый отдаленный неясный гул заводского селения и обычные трудовые звуки станции.

Часто в его памяти воскресали тяжелые годы прошлой жизни, когда каждый день был наполнен заботой о куске хлеба. Ежегодно Коренистовы вскармливали телка, продавали его, думая сколотить деньжонок, внести в сберегательную кассу на черный день, но деньги опять уходили на хлеб и одежду. С половины лета и до поздней осени он не выпускал из рук косы. Запасал сено. Ночи напролет просиживал у маленького верстачка, заваленного шильями, шпильем,— чинил обувь. Иногда, в отчаянии, он бросал подсобную работу.

— К чорту! Как в прорву! Из ногтей кровь течет, а толку все нет никакого.

Было у него две дочери: Клавдия, светлорусая девочка с голубыми кукольными глазами, и Степанида — худенькая, бойкая, остроносая, слегка веснушчатая. Клавдия училась в школе, Степанида не училась — она была нелюбимая дочь.

Когда жена Коренистова, сухонькая, черненькая женщина, еще была беременна Стешей, Матвей говорил:

— Ты смотри, Марья, сына мне неси! Работника в дом надо — помощника. Девку принесешь — выгоню.

Мария Петровна принесла Стешу. Матвей, узнав, что родилась дочь, даже не подошел к роженице. А когда жена немного оправилась после родов, он ее выгнал с ребенком.

Мария Петровна около трех дней ютилась в соседней будке. Наконец, Матвея уговорили, пристыдили. И он, скрепя сердце, сходил за женой.

Стеша росла худенькой, бойкой, любознательной девочкой и часто дралась со своей сестренкой Клавдией. А дралась она из-за книжек. Ей тоже хотелось учиться. Она просила показать буквы, но сестра, поджав губы, презрительно отвечала:

— Не научиться тебе, бестолковая ты.

Мать била Стешу за драки, била безжалостно, приговаривая:

— Вот тебе, змееныш ты этакий. Вот тебе! Смерти на тебя нет, хоть-бы господь прибрал тебя, окаянную.

Но Стешу «господь не прибирал». Она росла тонкая, как былинка, возле круглой, как литой, Клавдии.

По праздникам Матвей надевал свое лучшее платье и утром шел в церковь к обедне. Он любил, чтобы к его приходу из церкви дома было все готово: чтобы самовар был вскипячен и к чаю что-нибудь состряпано. Он садился в кругу своей семьи и ел молча. Никто не имел права взять кусок пирога прежде, чем он возьмет. Матвей строго следил, чтобы за столом сидели все чинно. Часто попадало Стеше. Подвижная девочка или болтала ногами или подталкивала Клавдию. Тогда Матвей, грозно сдвинув брови, окрикивал:"

— Эй, змееныш, ты где сидишь?

Или:

— Я вот тебя тресну ложкой по башке!

И часто деревянная ложка, которой наливали молоко в чашки, била по голове девочку.

Революцию он встретил мрачным раздумьем: «Что это?»

Матвей не мог попять, что происходило на Узловой и в заводе. Он только заметил, что жизнь железной дороги потеряла стройность. В людях появилась какая-то растерянность, небрежность к своим обязанностям, и ему стало жаль добра, которое начали растаскивать.

На его глазах однажды дюжий мужик взвалил на плечо метровый обломок рельса и понес. Коренистов остановил:

— Стой! Куда?

— Домой, на кобылину — ведра делать.

— А твой он?