Алексей Бондин - Лога

Старатель Яков Скоробогатов возвращался с рудника вершной. Июльское солнце немилосердно жгло, а небо казалось жестяным, луженым. Придорожные деревья недвижно застыли в знойном мареве, покрывшись серым налетом пыли. Чуть заметное дыхание ветра не холодило, а как будто еще более распаривало.

Гнедой толстозадый мерин нетерпеливо мотал головой, хлестал по бедрам хвостом, отгоняя злобно жужжащих слепней и оводов. По всему его телу, как сквозь сито, просачивался пот и бугрился местами желтоватой пеной.

— Жара-то какая, прости, господи, — снимая круглую бобровую шапку и утирая рукавом со лба едкий пот, бормотал Скоробогатов.

От зноя, парного дыхания ветра и вида запыленных кустарников тоскливее становилось на душе. «Ушел фарт… как провалилась жилка…» — думал Скоробогатов. Устало опираясь на подвешенные к седлу пестери, он смотрел на серую пыльную дорогу, опустив поводья.

Впереди виднелось заводское селение Подгорное, разбросанное по отлогим холмам. Глубоко в яму провалился завод, прижатый Лысой горой, похожей на каравай хлеба. По ту сторону Подгорного в тысячеверстные дали синеватой каймой уходил лес. Сбоку из-за леса вышла остроглыбая гора Магнит, у подножья которой разинула зев ступенчатая огромная яма — железный рудник.

Всё это было давно знакомо Скоробогатову. Но теперь он упорно глядел на завод, в яму, откуда высунулся десяток черных труб, размазывающих в раскаленном небе негустое облако дыма.

«Хоть в завод иди да запрягайся в работники к Антуфьеву, к князю», — подумал он.

Въехав на ближний пригорок, откуда прямой тракт серой холстиной протянулся в Подгорное, Яков пристально всмотрелся в одну из улиц, похожую на зеленую ленту. Среди небольших домиков высился двухэтажный дом с зеленой железной крышей.

«Мой дом был», — пронеслось в голове Якова и он вспомнил прошлое, когда Скоробогатов «жил», когда ему «везло» — шло золото, была «богатецкая жилка»… Быстро построил он этот дом!

Как из земли вырос, — говорили тогда соседи.

Были у Скоробогатова в ту пору и хорошие кони. «Как звери были!» Любил Яков возиться с ними, укрощать их буйный характер. Он украшал их дорогой, с набором, сбруей «московского ремня». После каждой сдачи золота в контору он на тройке разъезжал по улицам Подгорного. Сам был всегда щеголевато одет, — бобровая шапка с бархатным верхом, щегольский полушубок, яркокрасная рубаха, плисовые широкие шаровары, ботфорты с лаковыми подклейками. Пальцы Скоробогатова были унизаны массивными золотыми перстнями. В больших пошевнях, на тройке с колокольцами, он, как бешеный, влетал в окраинные улицы, возвращаясь с прииска, и люди испуганно сторонились от остервенелых, взмыленных лошадей. Голову Яков в ту пору держал прямо, на людей смотрел свысока, особенно на рабочих, которых он считал «худо- душными людишками». Встречаясь с ними и выслушивая их жалобы, он самодовольно поглаживал рыжую бороду и говорил:

— Жить вы не умеете.

Все это было и промелькнуло, как сон, но он любил вспоминать прошлое, — эти воспоминания согревали сердце и будили надежду… Сегодня было не то. Он страдал от горькой обиды, которую нанес ему штейгер Исаия Ахезин.

Дошедший до отчаяния, Яков метался по речонкам, по логам, отыскивая нетронутые места, чтобы сделать заявку. Исаия с лесообъездчиком подошли к нему, когда он делал пробу на жолобе в Кривом логу.

— Что? Шаромыжишь, Яков Елизарович? — вкрадчиво с ехидцей спросил Ахезин, — докатился, хищничеством занялся?

Скоробогатов почувствовал, как краска стыда и обиды разлилась по лицу.

— Разведку делаю, Исаия Иванович, — виновато ответил он.

— Ась? — как бы не расслышав, насторожился Ахезин, и его худое лицо ехидно заострилось в углах, глаза засветились колющими искрами.

— Разведку делаю, говорю я.

— На разведочку нужно баночку от конторы взять. С печатью с заводской, Яков Елизарович!

— А я допрежь хотел, чтобы потом впустую не вышло.

«Снасть» Ахезин не отобрал, а только значительно сказал, подчеркнув свою власть:

— Ну, уж ладно, на первый раз тебе спущу, потому знаю тебя. А больше с этим художеством мне не попадайся, Яков Елизарович. Мужик ты был — на славе жил… Дружбу терять не будем… Изломай, Прохорыч, — приказал он лесообъездчику.

Прохорыч, — здоровый, плечистый, с загорелым лицом, обросшим густой темнорусой бородой, — выворотил жолоб, устланный дерном, и забросил его в ближайший глубокий шурф.