Алексей Бондин - Лога

Васька, подшмыгивая широкими ноздрями, отыскал в книге нужное число и, тыча пальцем, прочитал:

— Евсти-гней… В-ви-кул… М-ма-кар…

— Ну, ну, чего ты тут блекочешь? — нетерпеливо перебил Яков, вырвав книгу.

Васька обиделся.

— Смотри сам, если не веришь!..

Яков, рассматривая непонятные для него славянские буквы, сконфуженно ухмыльнулся.

— Плохо… Что ты мне книгу-то подсовываешь, коли я неграмотный?!

Васька лукаво улыбнулся и направился к выходу.

— Погоди, погоди, куда понесся, сорванец? Макар, говоришь? Ну, ладно, Макар так Макар! — сердито проговорил Яков.

— Я тоже думаю, отец, Макарушкой имечко дать… Мы смотрели в святцы-то. Евстигней — уж больно мудреное, — тихо отозвалась за занавесью Полинарья.

— Ну, ладно, коли Макар, так Макар… Яковлич!.. — подчеркнул Скоробогатов.

Порывшись в глубоком кармане измазанных приисковой глиной плисовых шаровар, он достал медный трешник и подал Ваське.

— На! За труды тебе, на бабки!

Васька, зажав крепко в руке монету, выбежал.

На другой день новорожденного Скоробогатова крестили. Темный комок пузыря — «сорочку и рубашку» — привязали к ноге ребенка красной тряпицей. Скоробогатов недоверчиво спросил попа:

— А ты, батюшка, сорочку-то окунул в купель-то, в святую воду-то?..

— Окунул!.. — сердито отрезал поп. — Ворожба… Колдовство это языческое.

Но Яков не слушал попа. Когда остриженную прядку волос с черненькой головы ребенка скатали с воском и бросили в «святую воду», спросил повитуху:

— Не утонул воск-то?

— Нет.

— Ну, значит, жить будет, — удовлетворенно сказал отец и отошел.

«Счастье», рожденное Полинарьей, положительно вскружило голову Якову Скоробогатову. Он, как в угаре, ходил и видел будущее, полное удач. Вера в чудодейственный комок еще больше укреплялась в нем, когда он слушал приходящих проведать Полинарью соседок. Всякая из них по-своему изображала действие сорочки. Каждая знала особенную историю. Все придавали большое значение тому, что Макар родился не только в «сорочке», но и в «рубашке».

Больше всех знала Суричиха — крупная, неопрятная баба. Обычно Суричиха разносила вести в своей «округе». Она с утра до вечера ходила по подоконью соседей, выпрашивала где чаю на заварку, где маслица.

— Да ведь отдам, уж не беспокойся — завтра же принесу.

Все знали, что это «завтра» никогда не наступит, но отказать Суричихе никто не мог: она умела просить. Прежде расскажет какую-нибудь интересную новость, стоя у ставешка окна, а потом, видя, что ее слушают доверчиво и добродушно, ввернет:

— Мне бы маслица — чуточку. Рюмочку, до завтра. Куплю и принесу. Мой-то кобель ходил седни и не получил деньги… Уж до завтра.

Через день после крестин Макара, Суричиха заявилась к Скоробогатовым.

Яков ее недолюбливал. Когда она прошла мимо и заглянула в окно, он вышел, проворчав:

— К нам, должно быть, за каким-то лешим, прости господи!

Но Суричиха не слыхала… да хоть бы и услышала, так виду бы не подала! Переступив порог, она помолилась в угол на иконы и, отвешивая поклоны направо и налево, промолвила:

— Доброго здоровья, хозяева… Ну, как здоровенька, Полинарья Петровна?

— Ничего, слава богу! — отвечала та, сидя на скамейке и качая зыбку.

Чисто выструганный очеп поскрипывал в кольце, ввернутом в матицу, плавно покачивал зыбку.

— Что-то ты раненько взбрела, смотри, чтобы ладно было.

Голос у Суричихи был грубоватый, почти мужской, лицо темное, с сухими коричневыми лишаями, глаза черные и круглые, близко посаженные к длинному прямому носу. Синяя ветхая кофта, короткая, не по росту ей, была надета прямо на голое тело и обнажала смуглую спину. Суричиха навздевывала штук пять-шесть юбок, — все они были разного цвета, и все грязные. Высоко подоткнутые юбки хлестали ее по мускулистым икрам с надутыми синими жилами.

— Ну, как у те сынок-то?

Она откинула ситцевый полог зыбки и заглянула. Полинарья взяла щепотку соли и посыпала на голову младенцу.

— Чтой-то, Петровна, — обиделась Суричиха, — не думай, у меня глаз не урочливый!..

— А кто его знает… Береженого бог бережет!

— Где у те Яков-то?..

— На подлавку ушел, снасть разбирает!

— Чо, поди, на рудник собирается?

— А куда деваться? Одно дело.

Скоробогатов в это время осматривал лопаты, ковши, веревки, ворота.

Войдя в избу, он мимоходом, нехотя кивнул Суричихе. Та выждала, когда Яков сел за стол, и вкрадчиво, исподлобья посматривая на него, заговорила, держась обеими руками за скамейку: