Алексей Бондин - Лога

— Да, милые вы мои детушки! Да осталися мы сиротами круглыми!

На пригорке сгрудилась толпа. Бабы приводили в чувство молодую женщину. К ней наклонился муж с подвешенной через плечо сумкой.

— Наташа, Наташа… Ну, успокойся!..

Женщина открыла глаза, обвила шею мужа, безумно крича:

— Не отдам!.. Не отдам!.. Ох!.. О-о-о… Будьте вы все прокляты!..

— Как снег на голову, горе-то подкатило, — разговаривали позади.

— Я это раньше знал. Уж раз ребятишки в войну заиграли, — значит, быть войне…

На базарной площади служили молебен, а после молебна подняли иконы, портрет царя и пошли по улицам.

Дряблым тенорком горланил Скрябин, протягивая тощую руку, чтобы ухватиться за носилки, где плыл над обнаженными головами царский портрет.

Громко вторил Рогожин, взяв под руку Столярова.

— Братцы!.. Бей немчуру! Не посрамим земли русской! — кричал Лысков, стоя на бугре.

— А сам-то что не идешь? — крикнул кто-то.

— Пойду… Как наш год спросят, — пойду!

— Врешь, не пойдешь, шинкарь!

— Сними шапку. Сними шапку, рестант!

Макар поглядел в ту сторону, где кричали, и увидал Сизова. На него наступал Пелевин. Сизов попятился. Чья-то костлявая рука сдернула с него картуз, а другая пятерней вцепилась в рыжеватые волосы и дернула. Сизов упал. К нему подошла женщина и стала его поднимать. Сизов встал на четвереньки, из носу текла кровь. В женщине Скоробогатов узнал Наталью. Она помогла Сизову встать. Он пошел нетвердыми шагами.

На станции мобилизованные садились по товарным вагонам, песен уже не было. Слышались вопли и стоны, шел бессвязный разговор:

— Не во-время потревожили, вчера только подкосил.

— С чего это их забрало с войной-то?

— Да, говорят, австрийского наследника ухлопали. Ну, и придрались.

— Немчура только этого и дожидалась!

— Зря, себе на шею войну затеяли.

— Что так?

— Ну, где же им супротив нас — не устоять!

— А вот погляди, — начешут…

— Кому?

— Нам!

— Н-но?!

— А вот начешут…

— Эх ты, милая кобылка!..

— Дядя Вася, на, глони стаканчик!

— Где взял? Кабаки-то закрыты ведь.

— Молчи, пей! Хошь — так оболью вином-то!

— Все равно сбегу, я только до фронта… Палец себе отстрелю, а то в плен сдамся.

— Прощай, брат, больше, может, не видаться.

— Прощай, мой милый, я и так тебя уж не вижу.

Из вагона смотрели растерянные лица.

Наклонившись разговаривал Сошников с Фимкой.

Безусое загорелое лицо его осунулось, выражало досаду и заботу. Фимка, с красными от слез глазами, зажав фартуком рот, кивала ему головой. У Гурьяна на щеке играл желвак.

Скоробогатову захотелось подойти к Гурьяну, дать денег. Он протискался сквозь густую толпу и окликнул:

— Гурьян!

Сошников, увидев Скоробогатова, сердито молвил:

— Ну, чего тебе?

— Чего ты козыришься? Расстанемся в дружбе. Давай руку.

Скоробогатов протянул ему руку с зажатой под палец крупной кредиткой. Сошников изумился, заставил себя улыбнуться и протянул Скоробогатову руку.

— Спасибо, Макар Яковлич!

— А ты-то зачем? — спросил Макар.

— Нужен, видно. Все равно не стану, — ворочусь.

Прозвучал второй звонок. Он точно подхлестнул людей, — они быстро задвигались, заголосили до хрипоты, заплакали.

— Ну, брось, не реви!

— Ну, отпусти, ну, чего поделаешь?

— Мишенька, сынок мой, прощай! Расти большой — помогай маме!

В одном из вагонов дико завыла гармоника и грянула уральская «барабушка». Рыжий, вихрастый, с красным опухшим лицом парень, наклонив ухо к самой гармонике, свирепо дергал ее и пел:

К песне присоединился пронзительный посвист и дикое поухивание…

Поезд медленно тронулся. Женщины с ревом шли за вагонами. Из вагонов махали платками.

Кричали:

— Живите чередом!

— Дядя Вася, не реви!

— Дяде Мише кланяйся!

Парень с гармошкой выставил ногу, чтобы на ходу ударить жандарма.

— Берегись, синемундирная шпана! — дико крикнул парень.

Весь день Подгорное ревело и пело песни, отправляя эшелоны.

Яков сказал сыну:

— Вот, как я говорил, так и вышло. Война пройдет, народу убавит, и жить вольготней будет. А забирают всех поголовно. Ну, тебя не заберут — ты один сын у меня.