Алексей Бондин - Лога

Выходя во двор, Мардарий наказывал псаломщику Игнатию — низкорослому, белобрысому человеку:

— Ну, вы смотрите у меня здесь, не упивайтесь с отцом дьяконом…

Дьякон в это время выводил из-под навеса лошадь. Вдруг она испуганно попятилась и ударила задом коляски в стену. Дьякон крепко дернул вожжой:

— Тпру, сволочь!..

Садясь в коробок, Мардарий укоризненно покосился на него:

— В тебя уж въехали бесы-то!.. Ступай добавь еще, блудный ты сын!

Когда закрыли за ним ворота, Игнатий, подпрыгнув, крикнул:

— Понес!

А дьякон, поднимаясь по лестнице, громко запел:

— Поехал наш Мардарий на кобыле карей… Скатертью дорога, а у нас вина и елея много-о!

— Подай господи-и!

Едва поп уехал, поминки утратили свой чинный характер. Богомольные люди ушли. Яков подсел к столу с винами и закусками. Он брал одну бутылку за другой и пил. К столу подходили все и выпивали. Дьякон, поднимая рюмку, рявкал:

— Во славу божию!

Татьяна, бледная, недовольная, брезгливо сказала Макару:

— Дикари! Только пляски у вас недостает.

Макар возбужденно ответил:

— Можем завести и пляску.

А гости тем временем нашли в кухне каллистратову балалайку и она весело затренькала в руках вихрастого Галани Катаева — сына крупного подрядчика.

Музыка вначале смутила присутствующих. Но вот дьякон, подобрав рясу, вышел на середину комнаты и отбил мелкую дробь. Кольцо людей окружило его. Густые темные волосы дьякона растрепались, глаза блестели диким огнем. Легко выпрыгнул в круг старовер Ситников, черный, как цыган. Еле касаясь пола, он начал выделывать колена. Закинув руки назад, он прямо держал голову, выпятив вперед густую округлую бороду.

Скрябин закручивал клинышек бородки, смотрел на плясунов и говорил:

— А ну-ка, чья — чью, церковная или оброшная?

Он сам прикержачивал и был на стороне Ситникова.

— А ты не смотри, отец дьякон, на ноги-то, красивше будет, — поучал старший лесообъездчик Пелевин — крупный человек с большими перстнями на пальцах.

В пляске дьякона было что-то тяжелое, буйное.

— Во славу божию, — рявкал он. — О! о! о!

Ситников же взлетал возле него бесшумно.

Неожиданно выплыла полнотелая Авдотья Галактионовна, жена подрядчика Катаева — мать Галани. Из-под десятка юбок не видно было, что она выделывала ногами. Полумужское лицо ее выражало важность и деловитость. Она кружилась пестрым колоколом, подняв заплывшую руку.

— Любила поплясать покоенка Полинарьюшка… Их ты… Помянем… Бог веселых любит, — вскрикивала Авдотья.

— Да помянет… Господь бог… Эх, Дуня, Дуня! Милая Авдотья! — выкрикивал дьякон и с еще большим остервенением бил каблуками в пол, под смех и одобрение зрителей.

— Ловко!

— Молодчина!..

— Ай, отец духовный!..

— А церковная-то зашивает!

— Ну, надо скус знать в пляске!

Шумные, хмельные, поздно вечером разъехались гости с поминок.

После похорон Макару стало скучно. Мучила назойливая мысль об Ахезине и о Пылаеве. Ему хотелось куда-то уйти, забыться. На прииск его не тянуло. Дома была гнетущая тишина. Яков, мучаясь в похмельи, ходил по комнатам, тихо шаркая опорками валенок, просил:

— Одну, одну маленькую рюмочку!..

И плакал, по-детски отирая слезы.

В середине лета разрез был осушен. Заканчивался ремонт машин. Скоробогатов стал собирать своих рабочих и коногонов, которые за это время разбрелись и копались в близлежащих логах или артелями «старались» на речках.

Однажды утром приехал на прииск урядник и со стражником Филатычем стал собирать рабочих по списку.

Слова: «война» и «мобилизация» мигом облетели всех. К концу дня тревога тяжело нависла над прииском.

В казармах причитали женщины:

— Ой, да что это будет да такое-е?

— Ой, как же я останусь одинешенька с сиротами!

Всю ночь с надрывом звенели песни и дико завывали гармошки. Это разгуливала ватага парней. Впереди, щеголевато одетые, шли мобилизованные, красные от вина, злобы и горя. Охрипшими голосами они пели:

Только на рассвете прииск замолк. Солнце, которому нет дела до людского горя, выглянуло через шихан сквозь редину еловых пик и обласкало задремавший прииск.

Скоробогатов вместе с обозом мобилизованных поехал в Подгорное. Невесело гудел в этот день заводский поселок. По улицам густые толпы провожали мобилизованных. Пьяные выкрики, песни, причитания и разноголосый рев гармоник, — все это сливалось в тревожный гул. Стон-стоном стоял в Подгорном.