Геннадий Николаев: Плеть о двух концах

Его сердце сжалось — ведь если действительно при­едет комиссия и заставит заново просветить швы... От мысли, пришедшей внезапно, его пробрал веселый оз­ноб. Разрезать бракованные, швы! Во-первых, он спа­сет Вальку, во-вторых, остановит халтуру: они варят, а он будет резать. Все равно, рано или поздно придется резать. Лешка вскочил, быстро оделся.

Холодная мгла застилала поляну. Черными тушами громоздились трубоукладчики. Продолгова­тые, как снаряды, лежали на бровке баллоны со сжа­тым газом. В черной могильной глубине траншеи серой полосатой змеей тянулась труба.

Освещая плеть фонариком, он прошелся вдоль нее, посчитал стыки — десять бракованных швов в одной плети да столько же в другой. Приглядевшись поприс­тальней, он заметил на трубах, рядом со стыками кри­вые белые кресты — вечером их не было, значит, кто-то оставил эти меловые знаки совсем недавно. Ему по­чудилось, будто впереди, за трубоукладчиками что-то тихо звякнуло и заскрипело. Прислушался — ничего. Тогда он подбежал к баллонам, приоткрыл тугие кра­ны — в темноте у траншеи тонко засвистел из горелки газ. Он не знал, что там, впереди, в промозглой черно­те, откуда прилетели эти странные случайные звуки, взмокший от пота, подхлестывая себя матерками, Мо­син перетаскивал по грязи САК. Лешка не знал, что вот уже два дня этот «рвач и халтурщик» тайком при­глядывался к своим швам, колупал их корявыми паль­цами, вздыхал и, наконец, сегодня, вздремнув пару часов после ужина, вышел подправлять бракованную плеть. Лешка этого не знал...

Тонкое яркое пламя со свистом и шипением прогры­зало в трубе черную узкую щель. Словно в жестокой схватке с пламенем металл раскалялся добела, дер­жался из последних сил и вдруг таял и бежал тяжелы­ми светящимися каплями. Вот оно, оранжевое солнце над сизым океаном!

Лешка спешил. Злость и радость клокотали в нем кипящим металлом. Лешка спешил. Шов сдавался — щель росла. Пламя выжигало шов начисто. Лешка спешил. Это не шов — это сама подлость и ложь раз­летаются шипящими брызгами. Пламя сильнее метал­ла. Металлу больно, мучительно больно — это видно, хорошо видно сквозь темные очки. Но пусть, пусть больно, зато здесь будет чистый стык, зато здесь бу­дет добротный шов — без подлости и лжи. Здесь будет настоящий шов...

Чья-то мощная злая рука схватила Лешку за шиво­рот, рванула вверх. Он успел сдернуть очки. Чесноч­ный запах ударил в нос.

— Тварина!

Мосин вцепился в горелку. Лешка откинулся на тру­бу, уперся ногами в землю.

— Не дам!

Четыре руки сжимали шипящую горелку — пламя хлестало и резало ночной воздух. Мотаясь, оно лизну­ло Мосина по лицу. Дико взревев, он бешеным рывком, ломая Лешкины руки, развернул пламя ему на грудь. Мгновенно прогорела брезентовая куртка. Затрещало, задымило пожираемое пламенем тело. Яростный крик отбросил Мосина на дно траншеи, в хлюпкую глинистую грязь.

Медленно разжались Лешкины пальцы — горелка по­ползла по скользкой трубе, булькнула в темноту, за­клокотала, зашипела там, выбросив облако пара...

Разгоняя в клочья утренний туман, вздымая опавшие листья, на поляну приземлился вертолет.

С лицом серым, набрякшим от тревоги, Павел Сер­геевич кинулся к вагончикам. За ним, еле поспевая, путаясь в полах плаща, побежал человек с докторским баульчиком в руках.

В первом зеленом было тесно. Монтажники стояли возле нижней полки, заслоняя лежащего там Лешку.

Как слепой, раздвигая трясущимися руками людей, Павел Сергеевич протиснулся к полке и... замер — как застыл.

Лешка лежал ногами к выходу, укрытый до подбо­родка суконным одеялом. Лицо его в тени было пе­пельно-белым, неподвижным, как гипсовая маска. Из-под полуприкрытых век тускло блестели холодные глаза.

Пристально вглядываясь в лицо сына, Павел Сергее­вич прошептал замерзающими губами;

— Он жив... он спит? Доктор... он спит... да, да...

Доктор нервно протер очки, склонился над Лешкой.

Стало слышно, как нудно зазвенел комар... И вдруг, взламывая тишину, истерически вскрикнула, истошно заголосила, закричала Зинка:

— Ле-е-шенька... сокол ты ясногла-а-зый... Ох, Леша, Ле-е-шенька...

Павел Сергеевич дернулся, дикими глазами повел по сторонам, тяжело рухнул на колени. Пенсне сорвалось с переносицы, с хрустом стукнулось об пол. Хватаясь за одеяло, он пополз к изголовью.