Геннадий Николаев - Плеть о двух концах

Быстро темнело, в углах вагончика сгущался мрак. Окно светилось серым расплывчатым пятном. По кры­ше порывами хлестал дождь.

Черной тенью в вагончик проскользнула Валька. Он думал, что она покрутится немного и уйдет, но Валька набросила на дверь крючок, поскрипела половицами и затихла где-то в темноте. Снова скрипнули полови­цы — в двух шагах от себя Лешка различил черный контур ее фигуры. Стоя у окна, Валька медленно раз­девалась... Лениво, как бы нехотя, стянула через голову кофточку, потом — юбку. Упруго качнулась высокая грудь. Валька вдруг застонала, исчезла в темноту, словно провалилась. Лешка услышал, как, всхлипнув, она разревелась громко, без удержу, по-бабьи. Он тороп­ливо, кое-как нашарил под подушкой фонарик, сел на полке. Золотистым ворохом соломы вспыхнула под ярким лучом ее прическа. Уронив голову на ру­ки, она сидела за столом. Ее голые покатые плечи с вдавившимися в тело лямками лифчика тряслись от рыданий.

Оробевший, растерявшийся, не зная, чем помочь, он подошел к ней, потрогал за плечо.

— Валя... Валя... успокойся. Что с тобой?

Она затихла, приподняла блестевшее от слез лицо, сказала глухим булькающим голосом:

— Свет выключи, пожалуйста.

— Что случилось, Валя?

— Ничего, — буркнула она, хлюпая носом. — Завт­ра же уеду отсюда, чтоб вас черти всех съели!

Лешка ощупью вернулся на полку, сердито засопел.

— Ты можешь сказать, что случилось?

Она пошвыркала носом, нашла платок, высмор­калась.

— Влипла я, Леха, так влипла! Тимофей Васильевич не закрыл процентовку, потребовал снимки всех швов за месяц. А я дура, наряды не глядя подписывала — на бракованные швы! Вот что теперь делать, а? Я ему пленки, конечно, не дала, но он может привезти ко­миссию, и нас заставят просветить все швы заново. Представляешь? — Она отрывисто вздохнула. — Старый пес, зараза, хотел на чужом горбу в рай прокатиться. Разорался, как псих. Ну, я ему тоже — отпустила!

— Кому отпустила? — спросил Лешка.

— Кому — Чугрееву, вот кому! Что вот теперь де­лать, а? Скажи.

Лешка молчал, злорадно ухмыляясь и презирая себя за эту невольную ухмылку.

— Валя, — сказал он дрогнувшим голосом, — ты... любишь его?

— Кого? — удивилась Валька.

— Чугреева.

— Чудак ты, Леха. — Она встала, заслонив окно, по­шла ощупью к Лешке. Он включил фонарик.

— Выключи! — крикнула она. Он выключил и почув­ствовал, как ее руки скользнули по лицу, колени упер­лись в колени.

— Ты глупый мальчик, — сказала она мягко и взвол­нованно.— Ты глупый и смелый мальчишечка...

От ее близости его охватила дрожь, он плохо сооб­ражал. Она поглаживала его волосы, почесывала, как «отенка, за ухом, склонившись, дышала в лицо парным молоком.

— Помнишь, тогда ты поцеловал меня на коленях? Помнишь? Я как дура бесновалась всю ночь... А потом у реки... Я так боялась за тебя...

Вздрагивая и задыхаясь, он прикоснулся к ее горяче­му телу, тут же отдернул руки. Она приникла к нему пылающим лицом.

— Выходи за меня, — прошептал он шершавым, еле ворочавшимся языком,

— Нет... любить тебя, но замуж... нет. — Она расстег­нула его рубашку, прижалась грудью к груди, тихо, от­рывисто засмеялась: — Ну...

Она уснула у него на плече. Он ласково касался губами ее бровей, дышал в щекочущие локоны, счаст­ливо пофыркивал от нового странного ощущения все­го себя. Ему казалось, что это не он лежит так, воль­но раскинувшись на полке, а какой-то широкий, здо­ровенный мужик, в шкуру которого он временно влез. Хотелось небрежным движением согнуть в локте мо­гучую руку, притиснуть Вальку, чтобы она проснулась, пощупала его тугие бицепсы и сказала: «Ого!». Тогда бы он легко подхватил ее и стал подбрасывать, а она повизгивала бы от восторга и хохотала. Потом они по­женились бы и уехали куда-нибудь далеко-далеко, на Сахалин, например, или на Камчатку. Чтобы были чис­тые прозрачные ручьи, голубые или зеленоватые, и пе­счаные дюны, застывшие вдоль океанского побережья белыми сверкающими волнами. Чтобы стояла на са­мой высокой дюне бамбуковая хижина, и они выбегали бы из нее рано-рано и, оцепенев от простора и вели­колепия, смотрели бы, как из-за сизого круглого оке­ана выползает огромное оранжевое солнце...

Валька пошевелившись, откинулась к стене, забормо­тала что-то бессвязное, злое. Лешка вздрогнул. Дюны, хижина, оранжевое солнце над сизым океаном — все исчезло, осталась ночь, скрип сосен за стеной вагон­чика и Валькин торопливый гневный шепот. Осталось то, что надо было преодолевать сегодня, завтра, после­завтра...