— Машина такая стерва — кто бы ни сел за руль, она уже готова, подладилась. Умный сел, и она умная, дурак сел, и она дура. Пьяный сел, и она пьяная. — Чугреев нахмурился, достал папиросы. — А еще есть машины-изверги. Во время войны давили нашего брата, как тараканов. Раз пришлось бегать от танка, в овраге спасся. Слабонервные не выдерживили, сами бросались под гусеницы. Потом видел на дорогах—раскатанные в блин. Вот что такое машина, когда водители ставят идею превыше всего. А ты говоришь, ycтройство для того, чтобы ездить. Ты парень молодой, горячий, — сказал он, помолчав, — я, помню, таким же был. Рубишь сплеча, без оглядки. Живешь как бы сам по себе. А кругом ведь люди, всю жизнь придется жить с людьми.
— Что вы хотите этим сказать? — насторожился Лешка.
— Есть одно золотое правило безопасной езды, знаешь?
— Нет.
— Живи сам и давай жить другим. Ты его нарушаешь.
Они проехали километров девять. Слева открылась обширная поляна, знакомая Лешке по первой стоянке. Вот корявая пожелтевшая лиственница, на которой когда-то висел умывальник. Вот вмятины в земле — следы от колес вагончиков. Там — груда битых бутылок, тоже памятка. А дальше — желтовато-зеленый малинник, яркий среди тусклых прутастых березок. Здесь он впервые поцеловал Вальку...
Чугреев подрулил к лиственнице, выключил двигатель. Стало слышно, как по мокрому брезенту крыши звонко били капли дождя, падавшие с веток лиственницы.
— Хороший ты парень, Алексей, только с такими понятиями далеко не уедешь. Забуксуешь. — Чугреев перегнулся через сиденье, откуда-то сзади достал журнал работ, слюнявя палец и быстро поглядывая на Лешку, начал листать страницу за страницей. — Я тебе сейчас кое-что покажу. Вот. — Он загнут лист. — Ты все шумишь на Мосина, считаешь его халтурщиком, рвачом, а на самом деле...
«Мосин говорил правду!» — мелькнуло вдруг у Лешки. Он вспотел от этой мысли, сердце забилось часто и сильно. Чугреев пристально следил за ним иссиня-черными матовыми глазамй.
— Это вы приказали Мосину! — выпалил Лешка. — Это подло!
— Ты вот что, — сказал Чугреев, усмехаясь. — Учись говорить по-мужски, а не по-бабьи. Возьми себя в руки и не бросайся словами, как мячиками.
— Воспользовались его безвыходным положением.
— Ты знаешь, что такое приказ?
— Я знаю, что такое совесть!
— А ну-ка, совестливый, реши-ка одну задачку, — и, повышая голос, чтобы не дать Лешке заговорить, Чугреев продолжил: — Война. Ты командир роты. Драпал, драпал со всем фронтом, наконец занял оборону. Окопался в чистом поле, лежишь — не дышишь. Перед тобой село, в селе немцы. Раскатали дома, нарыли дзоты — не сунешься. Смотришь на них, и тоска посасывает: неужто настанет тот злой час, когда тебе, именно тебе, а не какому-то усатому дяде придется выкинуть себя из окопа и бежать зверем по ровнехонькому полю, ловить встречные пули, пока не ткнешься башкой в землю.
Чугреев торопливо закурил, жадно затянулся несколько раз подряд, заговорил, выдыхая на Лешку дым.
— Так вот. Узнаешь об этом внезапно: командира роты Брошена Алексея срочно к майору. Ползешь в блиндажик. Майор Тарышев Аркадий, редкий был человек, почти старик, но железный. Ротных звал по имени.
— Ну, Алексей...
Только сказал так, а ты уже понял: вот он, тот злой час, дождался. Да и по другим ротным видно — затвердели.
— Ну, Алексей, выдавай своим орлам остатки спирта. Через час подъем.
А ты знаешь: армия отступает, не сегодня-завтра и твоя дивизия откатится на тридцать-сорок километров от этого проклятого села.
— Что случилось, Аркадий Дмитриевич? — якобы удивляешься ты.
— Получен приказ взять село.
— В роте двадцать семь человек, люди измотались, голодные.
— Знаю, — твердо говорит он.
Ты, конечно, возмущаешься:
— Товарищ майор! Это безрассудство, пустое кровопролитие. Зачем посылать людей на верную смерть?
Он смотрит на тебя, бледнеет, но еще сдерживается.
— А что ты предлагаешь, ротный?
— Не выполнять приказ!
Он вытаскивает пистолет, передергивает затвор...
— Ну-ка, Ерошев Алексей, твое решение, быстро! — гаркнул Чугреев и начал считать:
— Раз... два...
У Лешки растерянно забегали глаза. Чугреев прищурился, подался к нему всем корпусом, сказал жестко, сквозь зубы:
— Ты гаркнул бы: «Слушаюсь!», стукнул бы стоптанными каблуками и пополз поднимать роту.
— Это вы так сделали!
— Каждый сделал бы так! И поверь, после атаки, если бы ты чудом остался жив, ты стал бы другим человеком.
Читать дальше