Геннадий Николаев - Плеть о двух концах

Лешку пробирал нервный озноб, он устал от мыслей, хотел спать. Чтобы согреться, укрылся с головой оде­ялом, но слипавшиеся глаза теперь таращились в тем­ноте, словно опухли вдруг и перестали закрываться.

Это был сон в полудреме или давным-давно пере­житая явь — ему казалось, будто мелкой дробью гре­мят барабаны, трубят пионерские горны, а он замер по стойке «смирно» в ровной шеренге перед гранит­ным монументом на главной площади города. В чис­той голубизне майского утра звонко разносится на­пряженный голос пионервожатой: «...Пионеры! К борь­бе за дело великого Ленина будьте готовы!». Чувст­вуя, как по спине ползут мурашки восторга, он гром­ко повторяет: «Всегда готов! Всегда готов! Всегда го­тов!» Старшие пионеры повязывают на шею красный галстук. Волнуясь, он отдает салют. Отец, стоящий в первом ряду зрителей, счастливый, растроганный, вскидывает сжатый кулак: «Рот-фронт!»...

Это там, семь лет назад, барабаны, а здесь, сейчас дождь — лупит по крыше вагончика...

Низкий потолок вдруг взлетает до неба, раздвига­ются стены, ослепляюще бьют прежектора. Яркими ог­нями вспыхивает рампа. Двумя пылающими столбами вздымается по краям сцены тяжелый кумачовый за­навес.

— В городскую комсомольскую организацию от пио­нера Ерошева Алексея, — громко, раздельно читает председательствующий, — заявление. Прошу принять меня в ряды Всесоюзного Ленинского Коммунистиче­ского Союза Молодежи...

Лешка стоит у края длинного в белых пятнах листков стола, облизывая пересохшие губы, повторяет в уме слова заявления. Он знает их наизусть.

— ...Обязуюсь быть честным, смелым, принципиаль­ным. Быть всегда и во всем примером. Не бояться трудностей...

В тот же вечер отец написал рекомендацию. Вручая ее, сказал дрогнувшим голосом:

— Даю тебе рекомендацию как член партии. Не под­веди меня. Помни: ты внук Сергея Афанасьевича Еро­шева, железного коммуниста, революционера, участ­ника гражданской войны.

— ...Обязуюсь все силы, знания, а если потребуется, и жизнь отдать великому делу рабочего класса...

«Принять!» — хором отзывается зал.

С пылающими ушами, с дрожащими коленями он воз­вращается на место. Ему жмут руку, похлопывают по плечу, поздравляют. «Принят, принят, принят» — ра­достно отстукивает сердце. Он ничего не слышит кругом, кроме этого оглушающего торжественного сту­ка, ничего не видит, кроме радужных плавающих кру­гов, отпечатков прожекторов. Потом кто-то подталки­вает его сзади, сует в руки листок — «Интернационал». Председатель конференции вдруг как-то неестествен­но вытягивается, запрокидывает голову и:

Вставай, проклятьем заклейменный...

Как странно звучит его одинокий, вибрирующий от напряжения голос — вот-вот сорвется. Но тут же, под­хватывая вторую строчку, весь зал поднимается в еди­ном порыве.

Весь мир голодных и рабов!

Кипит наш разум возмущенный,

И в смертный бой идти готов...

Лешка чувствует, как до рези закручиваются на гла­зах слезы, сжимается горло. Потупясь, чтобы никто не заметил его сверкающих глаз, он поет глухим непо­слушным голосом.

Мы наш, мы новый мир построим.

Кто был ничем, тот станет всем!

Лешка сжался под одеялом, зажмурился. Чтобы не разреветься, впился зубами в подушку.

Нет, не мог отец врать всегда! Раньше, до этого, ни­когда не было в его словах фальши — была искрен­ность. Иначе все, все рушится. И вообще он казался добрым, никогда не кричал, не ругался, был справед­ливым.

Лешка вспомнил, как по вечерам отец частенько за­ходил к нему в спальню, подсаживался на кровать и, молча, задумавшись о чем-то своем, ласково поглажи­вал его, осторожно перебирал пальцами волосы. Руки у него были мягкие и добрые. Лешка затихал, чувст­вуя, как по спине ползают приятные мурашки.

Да, отец добрый, мягкий и какой-то всегда усталый, как невыспавшийся.

Лешку вдруг пронзило: отец боится, боится за свое место. Ведь если они не закончат трассу до пятого де­кабря, его снимут с работы. Боится! И конечно, не из-за себя — ему ничего не надо — боится из-за семьи. Лешке показалось, что он до самых корней понял от­ца, а через него и всех остальных: Чугреева, Мосина, рыжего Николая, Гошку. Все они считают газопровод не столь уж важным делом по сравнению со своим благополучием. Как просто все получается: Мосину при­казал Чугреев, Чугрееву приказал отец, отцу тоже при­казали. Все выполняют приказ, и никого не беспокоит, что газопровод будет липовым: швы потрескаются, на­чнется утечка газа, и все к чертям взорвется...