Сергей Юрьенен: Беглый раб

Люсьен вскрикнул.

Ослепше он летел вперёд.

Сбросив скорость, на вершине свернул к обочине.

- Mais t'es fou ou quoi?3

На влажном фото в глазах, однако, был не ужас, а восторг. Не глядя, он отбросил снимок:

- Completement fou. *

Метрах в ста направо поворот на тускло озарённую стоянку для тех, кого среди Европы застигла ночь. Люсьен въехал и припарковался задом к бордюру.

- Il est fou...*

Алексей открыл дверцу, вышел. Позади вдоль линии асфальта одноного стояли урны, на каждую опрятно вывернут пластик мешка. Со стороны водителя дверца хлопнула.

- Зато теперь тебе охота жить.

- Ладно! - ответил Люсьен, - писатель!.. Фёдор Николаич... Что будем делать?

Стоянка уходила в рощу, вдоль аллеи вкопаны столы и скамейки. Все удобства, включая печки для гриля. И никого. Справа проносились тёмные машины - изредка и словно сами по себе. По обе стороны автострады красноватый туман растворялся над полями сахарной свеклы. Было душно. На горизонте полыхала неоном станция обслуживания.

- Сходим. A clean, well-lighted place? *

- Давай.

Слишком светло, не очень чисто. Поставив на пол огромный кассетник, за столом накачивалась пивом молодёжь, бледная и отрешённая. Девушки были в майках без лифчиков. Ярость сортирных рисунков была такова, что соответствующие дыры вожделений местами сквозили, пробитые уж неизвестно чем - отвёртками? - сквозь треснувший пластик. Юный итальянец их обслужил. Они вышли к бензоколонкам. Отхлебнув пива, Люсьен посмотрел на пластмассовый стаканчик у Алексея в пальцах.

- Кофе на ночь?

- Привычка.

- Почему ты, собственно, работаешь ночами?

- Ибу, - ответил он, что по-французски значило "сова".

- Не сова ты, а мизантроп.

- Кто - я?

- Не любишь ближнего, как самого себя.

- Может быть...

- Потому что себя не любишь.

- Тоталитаризм.

- Нет. Эмиграция. Все вы такие, эмигранты, - папаша Мацкевич тоже, а он социализма в Польше не застал. Это ваш комплекс неполноценности.

- Нет у меня никакого комплекса... - Со стаканчиком в руке под звёздным небом этой ночи, которая и посреди бельгийских полей давала иллюзию родного места, Алексею так и казалось. - Там я себя эмигрантом чувствовал больше.

- В России?

Автоматически он поправил западного невежу:

- В Союзе Советских...

- Да, но почему?

- Всё там чужое было, mon ami. И не безразлично чужое, как неон или эта вот ракушка SHELL. Агрессивно враждебное.

- Ничего своего?

- Ничего. Кроме смутной мечты.

- О чём?

- Об ином.

В круг света въезжали неожиданные люди, заправлялись, бросив на них, стоящих, безразличный взгляд, входили расплатиться, убывали. Группа молодёжи вышла, опрокинула урну, погрузилась в открытый американский "кадиллак", выкрашенный в безумный розовый цвет, и уплыла в ночь, предварительно разбив за собой об асфальт бутылку с пивом.

- Тогда, наверное, я тоже эмигрант.

Алексей качнул головой.

- Ты нет...

- Внутренний - я имею.

- Нет. Вы эскаписты.

- Какая разница? Вы бежите, мы бежим...

- Но в разных направлениях.

- То есть?

- Вы - от, мы - к.

- К?

- К.

- К чему же это?

- Предположительно к себе. К России.

Он засмеялся.

- Ладно. Идём chez nous...*

За время отсутствия на стоянке вырос гигантский трейлер, на борту надпись "Лондон - Вена". Водители в роще готовили ужин. Жаровня озаряла их, обнажённых по пояс, мускулистых. На столе светился огонёк транзистора, вместе с запахом мяса доносилась музыка - из фильма "Третий человек".

Они разложили сиденья и легли. В бутылке плеснуло виски.

- Будешь?

- Спасибо, - отказался Алексей, и Люсьен устроился с бутылкой повыше. После каждого глотка он её завинчивал.

- Спишь?

- Нет...

- Ты когда-нибудь занимался любовью с мужчиной?

Люсьен смотрел ему в лицо. В машине вдруг стало тесно. Алексей усмехнулся:

- Стрейт. *

- Streit, - повторил Люсьен... - Звучит самодовольно. Нет? Прямо как credo какое-нибудь.

В джинсах вдоль голеней, где волосы, ноги у Алексея зудели от пота - и в промежности тоже. Было жарко и душно. Сигаретный дым с неохотой вылезал из машины.

- Или, - сказал Люсьен, - ты против принципиально?

- Почему же? Жизнь многообразна.

- А ты в ней сделал выбор. Я, дескать, streit. И всё тут.

В ситуации выбора Алексею пришлось оказаться только раз - в Москве. Когда, оставшись на ночлег, его шокировал сбежавший от жены приятель детства: "Может, поебёмся?". А его тогдашняя любовь была в отъезде. Обычная разлука, первая любовь. Как это было всё давно. Какие же мы старые, всё ещё считаясь молодыми. Какая долгая на самом деле эта жизнь.