Яков Лович - Враги

Через пятнадцать минут он уже входил в кафе «Марс» на Новогородней улице. Надя ждала его, сидя за стаканом чая. Батраков сразу заметил, что она осунулась и побледнела за два дня, что они не виделись. Они поздоровались, и Батраков заказал кёльнерше кофе.

– Ведь это ужас! – тихо сказала Надя. – Понимаете, что это значит… эта газетная заметка… для меня, для моих родных. Это позор, скандал…

– Надя, вы говорите глупости, – он смотрел на неё своими голубыми глазами. – Будьте выше этого. Мы столько с вами говорили о браке, о жизни, о свободе личности… я увидел, что вы передовая девушка – и вдруг какая-то грязная заметка в белогвардейской газетёнке произвела на вас такое впечатление. Стыдитесь.

– У меня дома столько шума, разговоров… мама плачет, сестра не разговаривает со мной. Я объясняла им, что ничего здесь страшного нет… никаких любовных приключений, что всё это грязная газетная сплетня. В газете, которая это напечатала, работает старый знакомый нашей семьи. Я звонила ему по телефону, устроила ему сцену, но он оправдывается тем, что его не было в городе и заметку поставили в его отсутствие. Это, конечно, правда, так как он очень любит маму и не позволил бы поместить такую заметку. Он секретарь этой газеты.

– Плюньте, Надя! Всё это чепуха! – его голубые глаза весело смотрели на неё.

– А ваша жена? Как она отнеслась к этой заметке?

Батраков презрительно махнул рукой.

– Жена? Меньше всего я думаю о ней. Когда-то мы любили друг друга. Но всё это давно исчезло.

– Сколько лет вы женаты?

– Да лет пятнадцать. Да… пятнадцать. Мы встретились, как говорится, в грохоте и буре гражданской войны. Ей было лет шестнадцать тогда. Совсем девочка.

– Она любила вас?

– Сначала нет. Скорее ненавидела.

– Что же заставило её выйти за вас замуж?

– Я же говорю – буря гражданской войны, – усмехнулся Батраков. – Тогда не очень спрашивали – хочет в мужья, не хочет…

– То есть как это? Вы заставили её выйти за вас?

– Почти так. Не стоит вспоминать об этом. Давно всё это было и поросло травой. Давайте-ка поговорим лучше о будущем. Скоро я уезжаю. Моя миссия на КВжд закончена, и меня отзывают в Москву. Сознаюсь, что наш консул Славуцкий вызвал меня и просил ускорить отъезд. Это из-за заметки.

Он задумчиво склонил белокурую голову, тряхнул волосами.

– Что вас привязывает к Харбину? Мать, сестра? А если бы вы поехали со мной, Надя? Правда, разница в годах у нас большая: вам девятнадцать, мне сорок два, больше чем вдвое. Но человек я крепкий… проживу ещё долго. Покажу вам другую, интересную, полную творчества жизнь, не то, что ваше белогвардейское болото. Москва, Крым, Кавказ, море, всё увидите, театры, оперу. Что вы будете здесь прозябать? Вы молоды, перед вами вся жизнь – интересная, яркая… А простор-то какой! Горизонты! Едем, Надя! Вы не пожалеете! Я вас устрою, если вы захотите, на отличную, интересную службу. Не захотите, – живите барыней: моя жизнь обставлена очень хорошо. Когда-то страдал, воевал, маляром был. Теперь всё это давно прошло. Получил образование, выбился в верхи партии, видите, с какой миссией к вам, в Харбин, приехал. Дурака не пошлют. Право, Надя, едем!

Девушка сидела, пунцовая от волнения, боясь взглянуть в эти дерзкие, сильные, голубые глаза.

– А жена?

– Жена, жена! – раздражённо пробормотал Батраков. – Вы мне нравитесь, а не жена! У вас ещё много буржуазного во взглядах. Жена… мать… сестра… Почему мы должны быть вечно привязаны к родственникам, сидеть у маминой юбки, у жениного подола. Мы нравимся друг другу? Нравимся. Ну, и ладно! Пускай весь свет идёт к черту! И жена тоже! Конечно, я её не брошу, устрою куда-нибудь на службу в Москве или где она захочет.

Батраков полез в жилетный карман, вытащил кольцо с кроваво-красным рубином.

– Решайтесь, Надя. Вы не пожалеете. Не думайте, что красивую жизнь могут создать только буржуи. Мы, пролетарии, тоже научились понимать в ней толк. Дайте-ка ручку. Пусть это кольцо будет залогом нашей счастливой жизни. Вот на этот пальчик… ага! Как раз, как по мерке! Нравится колечко?

– Да, – сказала Надя. – Какое тёмно-красное… как кровь. А форма сердца.

– Это моё сердце, которое я вам дарю. Помните у Вертинского: «я со сцены вам сердце, как мячик, бросаю»… ловите его, Надя, или, вернее, наденьте на пальчик. Он погладил ее пальцы, взял их в свои сильные, большие руки.

– Итак, Надя, уговорил?

– Не знаю. Может быть, – прошептала она.

– Вы – Тамара Синцова? – изумлённо вскричал Полунин. – Но почему же Анна Алексеевна считает вас погибшей? Куда вы девались в Николаевске? Где вы были всё это время? Как очутились здесь?