Эрик Шабаев - Друг другу вслед

— Накатывай. Заряд! — кричал командир, широко расставив ноги. — Прицел тот же… Огонь!

Не молчала и дутовская батарея: за круглой огненной вспышкой нарастал звук — яростный, грозный, открыто-враждебный. Резкими всплесками вскидывалась дорожная твердь, вокруг с визгом падали осколки, частили по воде.

Потом все смолкло. Командир батареи весело выругался.

— Чего? — спросил подчерненный пороховым дымом наводчик.

— Говорю: копыта врозь, глухая тетеря!

По дороге неторопко прошагал Мокей, нагнулся, подобрал кем-то брошенную берданку, передернул затвор.

— Старовата. Как бы курок, понимаешь, не сбрындил… Чья?

Никто не отозвался.

— Ты ж кашевар, тебе какая забота? — уколол его Санька, лежа в цепи. — В крайности, отобьешься черпаком!

— Вот и дурак, извени. Своя башка дороже, — Мокей повесил берданку на плечо, пошел к котлам, чуть не доверху засыпанным землей и каменной крошкой.

Перед уходом из Каги хватились Крутова. Санька спрашивал одного, другого, третьего, все разводили руками: с утра мотался над рекой, а где он теперь — бог ведает.

Разыскали его за скалой, в буераке. Спал под кустом, и около смиренно топтался оседланный конек, хозяин даже подпругу отпустить поленился. Подошли, растолкали. Он бормотал что-то, лягался ногой, снова и снова закрывал глаза. Помог сердитый окрик сотенного, привел-таки в чувство. Начштаба медленно встал, хватаясь за бока, влез на гнедого, затрусил стремя в стремя с Игнатом Нестеровым.

«А может, и не спал вовсе? Гремело на десятки верст!» — ворохнулось у Игната. Но таким бессмысленно-тупым был взгляд штабного, такой тягучей, во все лицо позевота, и волосы, когда-то прилизанные до блеска, так нелепо торчали вверх, что Игнат через минуту и думать о том перестал.

За поселком им встретился обеспокоенный Иван Каширин, расспросил о бое, похвалил батарейцев.

— Здрассьте! — приветствовал его Крутов с бледной улыбкой.

— Здорово, — мельком отозвался тот и сказал Игнату: — Молодцы, не оплошали. Скоро буду у главкома, непременно расскажу.

— Далеко от нас штаб?

— Верстах в пятнадцати.

— А вчера был в тридцати с гаком.

— В горы втягиваемся. На пути — Алатау, хребет из хребтов.

Караковая лошадь под Иваном пошла, танцуя. Крутов пристально глядел вслед.

— Невзлюбил меня казак, — пробормотал он. — На кого подымет, а на меня опустит… — Он покусал ноготь большого пальца, и без того искромсанный зубами, криво ухмыльнулся: — Да-а-а, разное бывает на свете…

— А именно?

— Есть примеры, и весьма очевидные. Как, по-твоему, военно-революционные законы для всех одни?

— Сомневаешься?

— Ага. Присмотреться б надо к Ваньке. Такой ли он чистенький… Ведь по его собственному приказу действовал кое-кто. В смысле, у дома председателя…

— Что-о-о? — Игнат переменился в лице.

— А то. Верь ему после этого, целуй в кожаный зад… Эх, сами заплутали, других в яму волокете! А все куда проще, если вдуматься. Кто-то в жизни успел, пускай и остальные сумеют. По чести, без хапанья!

— Тебе-то, рабочему, что до тех?

— Работяга, он тоже повыше норовит, — Крутов потер пальцем о палец. — За деньгу старается, ай не так?

Игнат шумно перевел дух.

— Ты вот что: бросай шараханье. Не век в коротких штанишках бегать. Сосунку простить можно, а ты в годах, за тридцать перевалило. Чуть не самый старый средь колонн… У меня вон батька в тридцать шесть помер!

— Помирают и раньше, в двадцать, — Крутов облизнул сухие губы.

— Главное, конечно, как умереть. А еще главнее, как жить. — Игнат расправил поводья. — Не гнись, штабист. Человек ты трудовой все-таки.

— Был… Теперь кому не лень прихлебалой старорежимным кличут.

— А кто виноват? Куда бредешь, понимаешь? Где твоя гордость пролетарская? Или вовсе утратил на хлебах писарских?

Крутов пробубнил что-то невнятное, сославшись на дела в полковом обозе, отстал.

«По всему, пропекло!» — подумал Игнат. Он повел глазами, удивился: где же Белая? За разговорами отодвинулась куда-то вдаль, растворилась в мглистой дымке. Гранитные кряжи вставали впереди, мало-помалу обступали со всех сторон. Тракт, миновав плоскогорье, пошел узким разлогом.

— Алатау… — сказал седой машинист и поперхнулся. — Нам, солдатам, не привыкать вверх-вниз, вниз-вверх, а с бабами, с детьми — беда!

Зной креп. Высоко в сизо-голубой бездне повисли клочьями белой ваты облака. Порой какая-то сила невидимым гребнем расчесывала их в длинные пряди, выплетала новые, погуще, и короткая тень проносилась над дорогой, и снова палило солнце.