Пётр Селезнёв - Южный крест

— Что ж, — сказал Сталин, и по серому утомленному лицу скользнула ироническая улыбка, — думается, они правильно представляют.

Генерал докладывал все тем же ровным голосом, называл цифры, населенные пункты, станции и направления. Ржев, Андреевское, Свиты… Совместные усилия Калининского и Западного фронтов имеют целью разгромить немецко-фашистские войска группы армий «Центр», занимающие Ржевский выступ. Тридцать девятая армия, двадцать вторая армия, сорок первая…

Но самое главное — что скажет Сталин…

Тот, кто знал Сталина близко, наверно, скажет, что было в нем все обыкновенно. Может, скажут, что, будь на месте Сталина другой человек, многое сложилось бы правильнее. Но миллионы людей, которые никогда не видели его и не знали по существу, верили в него безоглядно. Как не верили себе.

Сейчас Сталину докладывали оперативную обстановку за последние сутки.

Только тут, в этом кабинете, знали истинное соотношение сил, только тут можно было понять тяжелую, страшную работу армий и фронтов от Балтийского моря до Кавказа. Создавалась прямая угроза группе армий «Дон» и войскам противника на Северном Кавказе. Передовые соединения Воронежского и Юго-Западного фронтов угрожали достигнуть Северского Донца раньше, чем немцы создадут новый рубеж обороны…

Война повернула на Запад.

Фельдмаршал фон Манштейн уже знал, как неблагоприятно складывается обстановка, понимал, что силы Гота на исходе, провал операции близок. Встречный удар шестой армии был тем шансом, который мог спасти хотя бы часть людей. Для этого у немцев оставалось еще время. Однако время исчислялось уже часами. Манштейн понимал это. Но, как ни горделив, ни спесив был фельдмаршал, он не смел, он боялся ослушаться Гитлера.

В штабе Манштейна ждали. И в штабе шестой армии сидели, ждали. И в штабах корпусов, дивизий… И в окопах.

Сегодня или завтра. Может быть, через несколько часов…

Скоро. Освобождение придет скоро.

Прошел день, и еще день… На задымленные снега, на промороженные окопы и блиндажи, на бункер командующего медленно опрокинулась, опустилась обморочная тяжесть. Котельниково, генерал Гот, речка Мышкова… Ледяная поземка тянула, тащила убийственный слух.

Это что же, конец?

Командующий шестой армией смотрел незрячими глазами на карту, на тоненькую голубую жилку. Кое-где эта жилка прерывается, обозначается пунктиром. Мышкова… Какое странное название! Генерал Гот остановлен. Тринадцать дивизий. На узком участке прорыва — это много. И все остановлено.

Форсировать, перешагнуть!.. Генерал Гот должен сделать еще одно усилие!

Начальник штаба армии метал громы и молнии, крыл верховное командование последними словами:

— Почему не разрешают ударить навстречу? Бездарно и преступно! Солдаты доедают последнюю конину, завтра будет поздно!

Он метался от стены к стене перед столом командующего, останавливался, подступал вплотную:

— Геринг — обманщик и свинья! Он обещал обеспечить армию по воздуху! Нам требуется тысяча тонн в сутки. Где эти тонны? Я спрашиваю: где? Их нет! Потому что весь восьмой авиакорпус не способен справиться с этой задачей! Предатели! В Берлине сидят предатели!

Шмидт уходил, хлопал дверью. Подчиненные от него шарахались, боялись попадаться на глаза. Он самолично крутил ручку полевого телефона, ругался, обещал кого-то судить и расстрелять. Опять возвращался к Паулюсу, дышал озлобленно и трудно:

— Капитан Тепке доносит из Карповки: у него все готово — грузовики, танки. Пятьдесят исправных танков имеют горючего на тридцать километров пути. Нужен приказ! Сегодня, немедленно!

Паулюс согласно наклонял голову: завтра будет поздно. Но все-таки фронт окружения надо прорвать извне. Или хотя бы Гот должен приблизиться настолько, чтобы армейская группа прорыва могла соединиться с ним за один переход. До этого времени он не может снимать свои части: генерал Жердин не выпускает из ближнего боя. Попробуй тронуться — русские сядут на плечи…

В эту ночь Паулюс не уходил из рабочего бункера, ждал — вот-вот произойдет самое важное. Ходил, курил, снова садился.

Гот, Манштейн, Гитлер…

Пил холодный кофе, сжимал виски ладонями: похоже, в Берлине не исключают гибели армии…

Мысль была страшная. Он пытался отбросить ее, отогнать, но она возвращалась снова и снова. Пытался найти, отыскать оправдание этому. И не находил. Подступала, обжигала догадка… Но Паулюс никогда не был политиком, он не мог поверить и принять, что немцам нужна гибель немцев. Память услужливо поставила перед ним генерала Бека. Однажды тот сказал: «Если военный, занимающий в наше бурное время высшие посты, подходит к стоящим перед ним задачам с узкопрофессиональной точки зрения, не сознавая своей высокой ответственности перед всем народом, то это свидетельствует либо о малодушии, либо о скудости мысли. Необычные времена ставят перед нами необычные задачи».