Пётр Селезнёв - Южный крест

Игнатьев перевел дух, оглядел молчаливых солдат.

Коблов сказал:

— Ночевали мы в Грачах тогда. Помню, комбат Веригин всю ночь просидел с хозяйкой на крыльце.

— Точно, — сказал Игнатьев. Живо крутнул головой, как будто призывая в свидетели, и вдруг закричал громко и восторженно, взмахнул большими руками: — Она! Ей-богу — она! Все рассказала: и как попросились вы на ночлег, и как всю ночь проговорила с командиром батальона… А какой-то боец, большой такой, здоровенный, подошел и говорит: «Уснули бы, товарищ комбат».

— Я подходил, — тихо сказал Коблов. — Скажи пожалуйста… И слова я сказал эти самые. Все сходится.

— Вот! — Игнатьев ликующе засмеялся. — И Веригин, и зовут Андреем, сказала… Чернявая такая, на цыганочку похожа.

— Все правильно, — сказал Коблов. — Это Нюра.

— Ну да! Такая чернявенькая, голос как у гулюшки. Право слово.

Игнатьев замолчал, точно испугался своего восторга. Но было тихо. Немцы словно временили, чтобы только Игнатьев успел рассказать.

— В Грачах-то и узнал я, что приходили вы. Семьдесят восьмая дивизия. — Игнатьев протянул руку, взял у кого-то окурок, жадно глотнул табачного дыма. — Верите, братцы мои, всю ночь не спал. Не идет сон, хоть глаза выдави. А утром, чуть свет, Нюра засобиралась со мной. Я говорю ей: «Ты с ума сошла! Ведь и сам не знаю, куда иду!» Она и слушать не желает: иду, и все. И в красноармейском, говорит, не дело: не сегодня-завтра поймают. Обрядила меня в отцовское, документы, что остались от него, дала. Все пришлось впору. Даже рукава оказались по мне. Какая ни есть одежда, рукава бывают мне коротки. А тут — как раз. Обрядила, значит, собрались в дорогу. Ну как есть отец и дочь. Историю придумали складную, документы — подлинные. Мои военные документы зашила в свои ухороны. Как ни отговаривал идти — ни в какую. Доберемся, говорит, до своих, обязательно найду Андрея. Коль знаю номер дивизии — найду. Ведь вот она какая штука: отец воюет, двое братьев, мать похоронила, а пошла искать чужого человека. Это как?

— Девки — они чумовые, — сказал кто-то.

— А что, действительно про нашего комбата?

— Не знаю, — сказал Игнатьев, — только все сходится.

— Дальше, — торопил Коблов.

Михаил Агарков, который слушал Игнатьева не проронив ни слова, спросил:

— Она жива?

— Нюра-то? — Игнатьев засмеялся широко и радостно: — Жива! В Красной Слободе она. Я так считаю, братцы мои: не девка — диво дивное!

И Коблов засмеялся. Видно, и ему было сейчас хорошо.

— Вот вся моя история, — сказал Игнатьев. — Целый месяц шли за фронтом. У станицы Казанской вплавь переправились через Дон. Дело было ночью, постреляли в нас маленько… Но бог миловал — ничего. Допутешествовали с ней до Камышина, оттуда с маршевой ротой в Дубовку, а там — за Волгу. Левым берегом до Красной Слободы. Нюра — где шажком, где труском сбочь дороги… До места не отстала. До самой переправы меня проводила.

— Девки — они чумовые, — повторил все тот же голос. Но смешка в нем уже не было.

— Не чумовая она — верная, — тотчас отозвался Игнатьев. — Письмо просила передать и косынку свою. Ту самую, что была на ней тогда… Когда свиделись — познакомились. Это на случай, если встречу капитана Веригина.

— Что ж, — вздохнул кто-то, — война войной…

— На берегу-то вас принимал капитан Веригин, — сказал Агарков. — Как же ты…

Игнатьев ахнул:

— Да ну?

— Не сегодня-завтра расскажешь самому.

В тот же день Анисимов кричал в телефонную трубку:

— Товарищ комбат! Товарищ комбат! Жена ваша в Красной Слободе! Все доподлинно! Боец Игнатьев рассказал!

Игнатьева капитан Веригин не знал, про жену нелепость какая-то. Послал Анисимова к едреной матери, строго-настрого приказал звонить лишь по делу. Михаил Агарков, когда лазал к телефону с докладом, ничего не сказал: завтра-послезавтра соединятся — тогда…

Думали — завтра-послезавтра…

Но прошел день. И еще день. И еще… Верхний этаж немцы развалили. Игнатьев и Добрынин перебрались в подвал. Убитых немцев снесли к одной стене, своих стали складывать к другой. Раненые просили пить, воды не было. Немцы атаковали с рассвета до темна. От ближних развалин ползли, приближались… Потом подымались в рост, сыпали из автоматов, бросались к проломам. Игнатьев бил короткими очередями, Костя видел, как дрожат его плечи, как беззвучно шевелятся губы.

Игнатьев… Оказывается, вместе с Кобловым на руках вынес отца.

Коблов, Агарков, Лихарев…

В минуты затишья Семен Коблов хрустко давил сапогами стреляные гильзы, переходил от одного к другому, повторял одно и то же: