Джорджия Хантер - День, когда мы были счастливы [litres]

Для Адди процесс увольнения из армии совершился быстро и нетрадиционно. Он ушел вскоре после того, как Франция капитулировала и Германия приказала распустить французскую армию, кроме некоторых частей. Те, кто остался, переходили под власть Германии. Он подождал бы официального документа о демобилизации, но узнал, что с вступлением в действие недавнего гитлеровского «Декрета о евреях» французских евреев лишали всех прав, тысячами арестовывали и депортировали. Поэтому Адди решил не ждать ареста, а позаимствовал печатную машинку и документы о демобилизации у друга в качестве образца и состряпал собственные – опасный ход, но он чувствовал, что времени в обрез. Слава Богу, до сих пор его документы работали. Никто особо их не разглядывал, ни командир его подразделения, ни сотрудник польского посольства в Тулузе, где он просил разрешения эмигрировать из Польши, ни водитель французского военного грузовика, на котором он добрался до Виши. И тем не менее он не собирался испытывать удачу с Соуза Дантасом.

Услышав шаги на ступеньках сверху, Адди вытягивается по стойке «смирно» и разворачивается. К нему приближается широкоплечий джентльмен с крупным лицом, и Адди сразу же понимает: это он. Соуза Дантас. Все в мужчине просто и скромно: отутюженные темно-синие брюки и шерстяное пальто, кожаный портфель, даже походка его собранная, деловитая. Сердце Адди начинает биться чаще. Он прочищает горло.

– Сеньор Соуза Дантас, – окликает он, приветствуя посла у подножия лестницы крепким рукопожатием и приказывая замолчать голосу в голове, который напоминает, что ему уже отказали в бразильской визе. Что его никто не примет. Что этот план просто обязан сработать; это его единственный вариант.

«Сохраняй спокойствие, – напоминает себе Адди. – Этот мужчина может быть самым важным человеком в твоей жизни в данный момент, но ты не должен выглядеть отчаявшимся. Просто будь собой».

Река Буг, граница между немецкой и советской частями Польши

январь 1941 года

Халина поднимает подол шерстяного пальто и тыкает палку в воду, продвигаясь к противоположному берегу Буга. Студеная вода струится вокруг колен и тянет брюки вниз. Остановившись, Халина смотрит через плечо. Полночь миновала, но луна, полная и круглая, как шарлотка, все равно что прожектор на безоблачном небе: Халина прекрасно видит свою кузину Франку.

– Ты уверена, что в порядке? – спрашивает она, дрожа.

Веснушчатое лицо Франки напряженно сосредоточено. Она идет медленно, вытянув одну руку для равновесия, на второй висит плетеная корзинка, которую она крепко прижимает к боку.

– Я в порядке.

Халина предложила понести корзинку, но Франка упорствовала.

– Ты иди впереди, – сказала она, – проверяй ямы.

Халину волнует не столько сама корзина, сколько деньги внутри. Они завернули свои пятьдесят злотых в полосу пропитанного воском холста и просунули сверток в маленькую дырочку под обивку корзины, надеясь, что там они будут сохраннее и незаметнее в случае обыска. Наклонившись навстречу течению, Халина думает о том, какой малостью были пятьдесят злотых до войны. Новый шелковый шарф. Вечер в Большом театре в Варшаве. Теперь это продукты на неделю, билет на поезд, путь из тюрьмы. Теперь это надежда на спасение. Халина с силой вжимает палку в речное дно и делает следующий осторожный шаг, бело-голубое отражение луны танцует на волнах вокруг нее.

В своих письмах Адам убеждает, что во Львове ей будет лучше, что жизнь при Советах и близко не так плоха, как жизнь в Радоме под немцами, судя по ее описаниям. Халина знала, что он прав. Она терпеть не могла тесную маленькую квартирку в Старом городе, где Мила с Фелицией спали в одной спальне, ее родители – в другой, а сама она – на слишком маленькой кушетке в гостиной. Ее раздражало, что там не было холодильника и часто отключали воду на несколько дней. Они постоянно наступали друг на друга. И, что еще хуже, вермахт начал огораживать веревками соседние кварталы. Еще ничего не объявляли, но они строили гетто. Тюрьму. Скоро городских евреев полностью изолируют от неевреев. Если верить Исааку, другу, который служил в еврейской полиции, то же самое уже сделали в Люблине, Кракове и Лодзи. Евреям Радома еще разрешалось входить и выходить из Старого города, но все знали, что только вопрос времени, когда веревки заменят стенами и район будет заперт.

«Приезжай во Львов, и мы начнем все сначала, – писал Адам. – Белла нашла способ. Ты тоже сможешь. А потом мы заберем твоих родителей и Милу».