Григорий Полянкер - Старый Сантос и его потомки

Только он собрался побросать свое тряпье в корзину и побежать помыться, как вдруг снова раздался шум моторов и на улице появилась моторизованная пехота.

Поправив съехавшую на глаза шляпу, Степан неистово стал махать рукой и кричать:

— Хайль! Добро пожаловать! Хайль!..

Однако и теперь смеялись солдаты, сидевшие как истуканы на машинах.

Но вот остановился легковой автомобиль, и оттуда вышел маленького роста, сухощавый офицер в больших очках. Над верхней губой у него торчали рыжеватые усики.

— Кто такой будешь?

— Хайль! — ответил Степан и подал офицеру хлеб-соль. — Большевики мучили меня в тюрьме, я ненавижу советскую власть. Могу вам служить, господин начальник, что прикажете, буду делать…

— Яволь! — согласился офицер. — Мы лейтенант Ганс Шпильке, комендант Яшполя… Поняль?

— Понял, пан!..

— Молчат, когда Ганс Шпильке говорит, не перебивайт! Стоят рофно… Смирно, поняйт?

Подумав немного, немец кивнул в сторону, на улицу, где возвышался двухэтажный дом:

— Ступай в комендатуру. Будешь служить полиция Яшполь. Все зависит от тебя. Хорошо будешь служить — хлеб получайт, сало получайт, шнапс получайт. Плохо служить — смерть, пуля.

Чурай вздохнул с облегчением. Уразумел, что отныне будет при деле. И еще уразумел: если хочешь сделаться человеком при новой власти, нужно хорошенько постараться, чтобы немцы были довольны твоей работой.

За первые дни службы в полиции Степан преуспел немало. Ганс Шпильке одобрял его деятельность. Шутка ли, он привел в участок-бацирк больше двадцати подозрительных граждан, которые прятались в подвалах и сараях и весьма нелестно отзывались об оккупантах… Кроме всего, притащил в дом, где ночевал, несколько мешков одежды, обуви, ящики посуды, картины… Теперь, вооруженный карабином, с белой повязкой на рукаве, имея широкие полномочия от коменданта, он орудовал несколько смелее. Лошадь он тоже не оставил на произвол судьбы, словно предчувствуя, что она ему пригодится. Соседний двор заброшенный и пустынный; полицай нюхом учуял, что там кто-то прячется. Он подошел к отдаленному подвалу, стал стучать прикладом в дверь, и оттуда вылез хромой старик с рыжеватой бородой. Он презрительно посмотрел на полицая, на его белую повязку и проговорил;

— Очень извиняюсь, но с кем имею честь? И что за власть в городе? Помню, в гражданскую так ходили махновцы, анархисты…

Этот неприветливый старик возмутил Степана. Вместо ответа, будь его воля, он стукнул бы его прикладом, но должность обязывала, и он с трудом сдержал свой гнев.

— Кто ты, старик, и зачем прячешься? Как звать?

— Звать, как мать нарекла, — важно ответил хромой, подбивая рукой широкую бороду, — а по фамилии Чубенко…

— Та-ак… Ясно… А ты кто же будешь, коммунист, еврей или активист? А может, партизан или комиссар?..

Лишь тогда, когда Чубенко ответил, что он не коммунист, не комиссар, не еврей, а сторож райисполкома, Степан немного успокоился. Правда, старик все же имел какое-то отношение к советской власти и этим был начисто уязвим и опорочен в глазах полицая, его также надлежало бы отвести в комендатуру на допрос, но Степану пришла в голову мысль уговорить старика стать у него, Степана, сторожем и конюхом заодно. Он будет охранять его дом, убирать, сторожить награбленное добро. Чем плохо?

И старик из двух зол выбрал меньшее: «контракт» был тут же заключен…

Полицай сообщил, что он уже в Яшполе при деле и никто пальцем не тронет Чубенко, если, конечно, он будет верой и правдой служить Чураю. Что касается его прежней службы в исполкоме, то это останется тайной для немецкой комендатуры. Многих благ Степан ему не обещает, но кусок хлеба и кулеш он будет получать. Штаны и рубаху получит тоже.

Прежде всего Степан приказал своему сторожу очистить сарай и устроить в нем лошадь, достать для нее сена и овса, хорошо кормить. Затем подмести и убрать в доме, приготовить что-нибудь поесть, конечно со шнапсом…

Лука Чубенко смотрел на хозяина ироническими мутноватыми глазами, чуть с ехидцей. Переспросить, какой пост он занимает в полиции, побоялся, но, как бы там ни было, думал старик, раз на плече карабин, а на рукаве белая повязка и если разговаривает таким тоном, да еще новая власть выделила ему коняку, — стало быть, начальство. И придется молчать и подчиняться.

И старик взялся за работу.

Нельзя, конечно, сказать, что эта работа нравилась старику. В исполкоме он каждый день видел перед собой много хороших и учтивых людей, которые с уважением относились к нему. Сам председатель постоянно здоровался с ним за руку и величал не иначе как Лукой Ивановичем. А этот все время хамит. Но что поделаешь, раз уж не успел выехать со всеми, значит, придется подчиняться этому хаму. Никуда не денешься!