Григорий Полянкер - Старый Сантос и его потомки

Но он, Чурай, по советской власти плакать не станет. Он и при «новом порядке» жить будет, как в раю.

Степан устремился навстречу немцам.

Да, думал он, пора покончить с сельской жизнью. Он отправится в Яшполь, там уж найдет чем поживиться. Там его никто не знает, и там он быстро пристроится. Счастье само придет в руки. Если не сейчас, то когда же? Многие из города выехали, побросав все свое добро, — он подберет себе приличную квартиру с готовой обстановкой, там тебе и меблишка, и одежда, капиталец у него тоже имеется, тужить не приходится.

Главное, чтобы понравиться новым властям…

Но как ни спешил он в Яшполь, ему все же казалось, что он идет слишком медленно и может опоздать, прийти, так сказать, к шапочному разбору. Таких, как он, видимо, найдется немало, и они могут его опередить! Как же быть? И, как назло, ни машин, ни подвод! Он плетется пешком с котомкой за плечами, как пилигрим. В той стороне, где Яшполь, не рассеивается черный дым. Большевики, отступая, наверно, все сожгли, а остальное довершили немецкие самолеты. А там ведь склады, магазины. Наверняка надо спешить, хотя бы что-нибудь ухватить! И тут Степан заметил в поле нескольких лошадей, которые мирно паслись в пшенице. Он свернул с дороги, выбрал хорошего коня, снял с себя ремень и сделал уздечку. Вместо седла накинул пиджак и пустился галопом.

Теперь небось не опоздает! И тут он обратил внимание, что лошадь под ним белая, и невольно рассмеялся: словно победитель, въедет он в побежденный городок на белом коне… Отличное предзнаменование!

Чурай гнал белого коня, выматывая из него все силы. Но въехал в город, когда уже стемнело.

Он немного был разочарован: никто ни о чем даже не спросил его, когда он оказался в местечке. Музыка, безусловно, не играла. В стороне от вокзала рвались снаряды, повсюду дымились руины, а вокруг — ни живой души.

Главной улицы Яшполя уже не существовало, и это удручало Степана. Он как раз думал в самом центре пайти себе дом с балконом, открыть буфет и начать торговать водкой, вином, пивом. Новым хозяевам будет весело, и ему неплохо. Выходит, этот замысел лопнул, как мыльный пузырь. Куда же податься, когда вокруг так мрачно, безлюдно и развалины наводят тоску? Хоть бы какое-нибудь оконце целое, хоть какой-нибудь огонек, он зашел бы. Ни живой души вокруг. Мрак сплошной, как в могиле…

Лошадь он тащил за поводок, осторожно пробираясь между развалинами, и каждый раз, когда на станции, и без того разрушенной, взрывался снаряд, падал на камни, закрывал руками лицо, думая, что это его смерть.

Наконец выбрался на тихую улицу, где тротуар был усеян битым стеклом, оборванными проводами. Осколки трещали под ногами.

Двери, окна домов были распахнуты. Он мог зайти в любой дом, обшарить любые шкафы, но безмолвие и пустота навевали страх.

В конце улицы он увидел добротный кирпичный домик с распахнутыми окнами. Оттуда доносился приятный запах жареного мяса. Степану это напомнило, что он голоден.

Привязав лошадь к стволу уцелевшего дерева, он осторожно, трусливо озираясь, вошел в пустой дом, зажег спичку, нашел на кухне свечу. Хоть и дрожал от страха, все же при свече почувствовал себя увереннее: в кромешной тьме ему казалось, что из мрака того и гляди выбежит кто-то, схватит его за глотку и начнет душить… Только и не хватало Степану, чтобы его задушили и чтобы родная мать никогда не узнала, где его кости лежат.

Со свечой в руке он ходил по пустым комнатам, мимоходом перерыл белье и одежду, валявшуюся всюду. Увидев зеленую шляпу, он сбросил с головы мятую кепку с поломанным козырьком и надел эту, зеленую… Посмотрев на себя в зеркало, Степан рассмеялся. Теперь он выглядел вроде бы образованным человеком, а не каким-то замухрышкой. Затем он подобрал себе пару белых штанов и влез в них. Тоже неплохо. Штаны были ему велики, но он туже затянул пояс, получилось вполне прилично. Длинный пиджак доходил до колен, но не брать — жалко, слишком добротное сукно. Пригодится! Хороший материал он умел ценить.

Спустя несколько минут Чурай уже был одет с ног до головы. Совсем не тот Степан, что был еще полчаса тому назад! В шляпе, в этой одежде, считал он, можно предстать не то что перед каким-нибудь паршивеньким немецким офицериком, но даже перед самим Гитлером!

Кроме одежды Чурай набрал целую кучу всякого хлама, сложил все это в огромную корзину, перевязал и с облегчением вздохнул: большую работу проделал!

Он уже хотел было взять корзину и отправиться в соседний дом, но голод давал о себе знать — и не столько голод, сколько жажда. Эх, найти бы бутылочку горячительного! Тогда бы он мог даже завалиться на одной из этих широких кроватей и проспать до утра, а утро вечера мудренее…