Тоне Светина - Волчата

Дед согласился с другом. Они договорились, что вдвоем пойдут вперед и подготовят надежные убежища.

Люди решили подождать до утра, потому что в долине еще продолжался бой — партизаны сражались с фашистами.

На всю жизнь запомнил Душко ту тревожную ночь перед уходом в лес. Своим детским умом он понимал, что надо бежать. Брат Боро куда-то пропал вместе с другими партизанами. Где они воюют, куда делись?! Вот и дед ушел с Михайло. Они остались одни, без оружия. Мальчик решил держаться поближе к отцу.

Петушиное пение, беспокойное мычание скотины и собачий лай возвестили новую зарю. Крестьяне в то утро поднялись рано, а кое-кто совсем не ложился, готовясь всю ночь, чтобы с рассветом тронуться в путь.

Не ложились и Гаичи. Веря, что наступит время, когда жизнь вернется в свою колею, они спрятали в подвале много всякой провизии: муку, мясо, масло, сушеные фрукты. Кое-что дед еще раньше отнес и в землянку, которую вырыл неподалеку от села. Вход в нее был тщательно замаскирован. Если дом сожгут враги, решил дед, то жить можно будет в землянке.

Душко и Вука старательно помогали старшим складывать еду и одежду на подводу. Когда все было сделано, мальчик решил прихватить и свои учебники.

— Душко, в лесу же нет школы! — воскликнула сестра.

— Знаю. Но книги я не оставлю, сожгут ведь!

Тогда Вука побежала за своими куклами, в которые уже давно не играла, прихватила по дороге и клетку с кроликами. Мать принесла настенные часы и еще несколько вещиц, с которыми не хотела расстаться.

И другие подводы были нагружены доверху. Люди брали с собой и собак, и скотину. Коров привязывали к подводам, собаки носились вокруг них.

Душко забрался на подводу. Мимо их дома как раз проходила колонна беженцев из соседнего села. Чего только не было на их подводах! Лари с зерном и мукой, банки с маслом, мешки с мясом, соломенные тюфяки, подушки. Сверху на них сидели старики, дети, держа на коленях кур, кошек, кроликов, крынки с творогом и молоком, часы, весы…

Страх перед палачами и фашистскими пулеметами гнал их прочь от родного дома.

Гаичи пристроились к колонне беженцев. Когда дорога пошла в гору, Душко и Вука слезли с подводы и пошли босиком, как и остальные дети. Земля на мокрой проселочной дороге была холодная, ногам, хотя и привыкшим к такой ходьбе, больно было ступать по неровной почве.

Часа через два добрались до первой открытой террасы на склоне горы. Внизу гремел бой.

— Самолеты! — крикнул кто-то.

Миле Гаич приказал всем бросать подводы и прятаться в лесу.

В небе показались ревущие машины. Услышав вой моторов, люди бросились врассыпную, точно цыплята при виде ястреба. Душко ослепила огненная вспышка, а затем взрывная волна ударила его, отбросила на несколько метров.

Взрывы сотрясали воздух, крики людей мешались с диким мычанием скотины. На опушке у дороги появились воронки от бомб, дорогу перегородили поваленные деревья… Наконец самолеты улетели. Вдоль дороги осталось лежать много убитых беженцев…

Миле Гаич подозвал мужчин, и они, взявшись за топоры и пилы, принялись расчищать дорогу от деревьев. Работали быстро, будто за ними гнались. Далеко внизу строчили пулеметы, потом очереди послышались где-то сбоку, подозрительно близко. Люди испугались, решив, что враг преградил им путь в горы.

Многие плакали или молились. Накануне Михайло говорил, что в путь нужно трогаться ночью, и теперь все горько жалели, что не послушали лесника и отправились утром.

Стоя рядом с отцом у поваленных деревьев, Душко первым заметил мелькнувшие между стволами немецкие каски.

— Папа, немцы!

— Где?

— Вон! — показал Душко.

Миле Гаич так и застыл с топором в руке.

— Эй, слева немцы! Назад, к подводам! — наконец крикнул он и, схватив сына за руку, побежал. Из леса вслед им загремели выстрелы. В считанные минуты гитлеровцы и усташи окружили колонну беженцев.

Отец и Душко подошли к подводе, на которой сидели мать и Вука. Все с ужасом ждали, что же теперь будет.

Усташской сотней, которая преградила им путь, командовал сотник Кудела — палач, которого боялись жители всех окрестных сел. Это он приказал расстрелять крестьян на берегу речки, это он согнал жителей одного из сел в церковь, где их затем сожгли живьем.

Миле Гаич замер, прижав к себе сына. Молодой немецкий лейтенант с голубыми глазами и хитрой усмешкой на резко очерченных губах в сопровождении сотника и длинноногого переводчика-усташа неторопливо прохаживался вдоль колонны беженцев.