Иван Виноградов - Подробности жизни

«Нет, дорогие мои, теперь я не скоро к вам соберусь, — мысленно начал отвечать Сорокин на недочитанное письмо. — И послать вам пока что ничего не смогу. Нечего посылать и не с кем. Конечно, если бы появилась оказия, может, и оторвал бы что-нибудь от себя — вон, говорят, завтра настоящий хлеб выдадут, — но ведь все равно не с кем отправить. Никакие поездки теперь не разрешаются…»

— Значит, так! — гулко и глухо разнесся под невидимо-черными сводами печи голос командира роты. — Минировать мы идем не впервые, но хочу все-таки напомнить об осторожности. Работать надо тихо, аккуратно. Последнее время мы все больше работали с броней, и руки у нас огрубели, а для минирования пальцы нужны гибкие и чувствительные. Кроме того, стоит сильный мороз. Так что прошу: лучше лишний раз погрейте руки в рукавицах или в рукавах, чем остаться совсем без них. Не спешите. Но и загорать под немецкими ракетами не рекомендую. Дело есть дело, и его незачем растягивать. Значит… выходи строиться!

— Выходи строиться! — тут же нараспев продублировал команду старшина роты.

— Первый взвод во главе со старшиной зайдет на кладбище, — напомнил ротный.

— Есть! — подхватил старшина. — Первый взвод — за мной!

Старшина все время старался держаться пободрей остальных, да и выглядел он чуть-чуть получше, может быть, просто посытее других.

Сорокин направился вслед за старшиной, думая уже только о Фатееве, своем недолговременном дружке. Жалел его. И его родных. Были у Фатеева в Ленинграде отец с матерью и братишка с сестренкой — их адрес лежал у Сорокина в кармане гимнастерки. По этому адресу надо теперь написать обязательное, обусловленное уговором письмо. Сразу четверым. А через них и еще сколько-то людей узнают и почувствуют боль… Смерть всегда широко захватывает. Даже тогда, когда она убивает кого-то одного и в списках боевых потерь появляется самая маленькая, самая незначительная на войне цифра — «1», даже и в этом случае от нее страдают многие, страдают долго и неутешно, их страдание становится незаживающим. Горе и боль распространяются отсюда, с фронта, во все стороны — к ближним и дальним. Во время войны никто не живет в одиночку и не может так жить. Общие потери, общая боль, общая где-то впереди победа…

Взвод подошел к кладбищу, и уже видна была неподалеку от входа свежая, слегка обындевевшая земля на снегу, а рядом с нею стояли дровни с некрашеным гробом и ярко-красным обелиском со звездочкой наверху. У дровней топтались от холода ротные тыловики — повозочный и писарь-каптенармус.

— Повезло все-таки Фатееву, — негромко говорил в строю Рылов. — Отдельная могилка со столбиком и фотокарточкой. Прямо как для генерала.

— Друг у него хороший, — сказал Джафаров.

Как только подошли к яме, старшина остановил взвод, снял шапку и сказал:

— Товарищ Фатеев недолго прослужил в нашем подразделении, но все мы будем помнить его как смелого и честного бойца. Он никогда не жаловался на трудности, не боялся врага. Мы все полюбили его за это короткое время. Вечная ему память!.. Ты что-нибудь скажешь, Сорокин?

Сорокин не ожидал такого вопроса и стушевался, замешкался, не сразу догадался выступить из строя.

— Ну что ж, товарищи… — не стал ждать старшина. — Взво-од, к салюту…

Не слишком привычные к подобной стрельбе, саперы не очень дружно подняли к плечу винтовки и карабины. По команде старшины дали три залпа в воздух.

Закапывать могилу остались ротные тыловики во главе со старшиной.

А взвод вскоре вышел на хорошо знакомую, не раз исхоженную дорогу, что вела к югу от Колпина в сторону давно не существующей Колпинской немецкой колонии. Когда-то в ней жили мирные «русские немцы». Теперь пришли воинственные из рейха, и не стало здесь мира. На бывшей мирной равнинке, белой в зимнее время и зеленой в летнее, пролегли передовые позиции. И над ними теперь с вечера до утра колыхалось, трепетало беспокойное бледное зарево, как будто там все занимался и никак не мог прорезаться и утвердиться неясный завтрашний день…

В тыловой ход сообщения Сорокин вступил в числе последних, оглядев перед тем унылый простор переднего края, расчерченный летучими линиями белых и цветных трасс. Огляделся, будто попрощался. Ведь после того как втянешься в систему траншей, большого простора не увидишь. Там останутся лишь обтертые плечами людей земляные стенки да вещевой мешок идущего впереди, а под ногами — неровно наметенный метелями снег. Ближе к батальонным и ротным позициям лишний снег из траншей будет выброшен, повреждения от снарядов расчищены, а здесь пока что тянется вроде бы бесхозный ход сообщения. Им пользовались все приходящие на передний край и уходящие с него, и потому никто не следил здесь за порядком. Когда чем-нибудь пользуются многие — порядка не жди.