Иван Виноградов - Подробности жизни

«Вот так штука! — подумал между тем Сорокин. — Как же дальше-то будет?»

Постепенно он совладал с собой и, глядя под ноги, будто сильно задумавшись, побрел к кухне. Она была, к счастью, недалеко, в каком-то подсобном помещеньице бывшего завода.

«Надо не поддаваться, — говорил он себе по пути. — Надо держаться на ногах и попрямее. Только так теперь…»

Обедать он остался прямо на кухне — было там такое местечко, которое занимали обычно самые нетерпеливые едоки. Чаще всего это были высокий, худющий Рылов и маленький, усохший, как летний кузнечик, Джафаров, не слишком расторопные тогда, когда надо было поспешать на настоящее дело. И вот к ним-то присоединился сегодня один из лучших и надежнейших бойцов роты взводный агитатор Сорокин.

— Тут, главное дело, горячее кушаешь, — встретил его, как бы оправдываясь, Рылов.

— Да-да, — согласился Сорокин. Ему понравилось такое объяснение.

— Вот завтра с настоящим хлебом будем завтракать, — сообщил Рылов, успевавший узнавать всякие новости раньше любого агитатора.

— Какой такой особенный? — заинтересовался Джафаров.

— Настоящий ржаной! — с гордостью отвечал Рылов, как если бы сам был причастен к снабжению. — Не то что эта замазка, — поднял он в тонких пальцах остаточек темного и тяжелого блокадного хлеба-жмыха. — Настоящий ржаной, какой до войны в магазинах продавался.

— Откуда знаешь? — усомнился Джафаров.

— Доживешь до завтра — сам узнаешь и попробуешь, — пообещал Рылов.

Завтрашний день и впрямь обещал быть лучше сегодняшнего. Когда Сорокин вернулся в печь и ему, как утвержденному агитатору, передали свежие газеты, он сразу отметил и сразу стал читать вслух беседу корреспондента «Ленинградской правды» с председателем Ленгорисполкома товарищем Попковым — «О продовольственном положении Ленинграда». В ней говорилось, что завоз продовольствия, по сравнению с концом декабря, увеличился. Вероятно, в связи с этим и хороший хлеб привезли в батальон. Возможно, теперь и саперов переведут на первую норму довольствия. Наконец, всезнающий Рылов сообщил после громкой читки, что уже назначен твердый срок для прорыва блокады — две недели.

«Если бы!» — мысленно обрадовался этой новости Сорокин. Но ни подтвердить, ни опровергнуть ее он не мог, потому что от начальства ничего такого не слышал. Он только сказал, что надо надеяться на лучшее и верить в лучшее.

Сказал — и сам себя тоже почувствовал увереннее.

Поговорили саперы и о той гнуснейшей прослойке человечества, которая мимоходом упоминалась в беседе Попкова, — о ворах и спекулянтах. Солдаты дивились: откуда, из каких нор выползает этот народишко во времена всеобщих бедствий? И ведь живуч, гад! Сколько ни ставили его к стенке, сколько ни сажали в тюрьмы, а он вот сумел возродиться даже на такой священной земле, как нынешняя ленинградская. Не понять было бойцам и того, что́ думают такие людишки сами о себе, о своем завтрашнем дне. Или они живут только сегодняшним? Но тогда зачем же им золото и драгоценности, которые они выменивают за украденный где-то хлеб и жиры?.. Нет, они рассчитывают, как видно, на долгую жизнь, надеясь пережить саму войну и многих-многих честных людей, невольных свидетелей их сегодняшней подлости. Из всех классовых и неклассовых врагов они, может быть, самые живучие. И если их не истреблять сегодня, они после победы вскроют тайники и расцветут с новой силой, новым цветом. Они даже будут считать себя равноправно живущими среди героев: мы же ленинградцы, мы же страдали! Незаметно влезут в твой дом, вползут в твою честную душу.

К стенке — и только к стенке!

Саперы заканчивали этот разговор, уже собираясь на задание, доверху, будто от великой жадности, наполняя свои вещевые мешки новыми, только что полученными противопехотными минами Солянникова — ППМС. Это были небольшие круглые баночки, чуть потолще тех, в которых продавался крем для обуви, — очень удобные в работе. Чтобы установить такую мину, надо только открыть сбоку резиновую пробочку, просунуть в отверстие карандаш или другой какой стерженек, слегка нажать на него. В глубине мины послышится мягкий щелчок. Он сообщит таким образом, что взрывной механизм мины поставлен на боевой взвод и она готова к установке. Остается лишь закрыть поплотнее, заподлицо, пробочку сбоку, чтобы она стала почти незаметна.

— Удобная, что и говорить, — попеременно убеждали себя саперы.

Сорокин занимался тем же, что и остальные, но думал все больше об Ольгином письме, которое получил вместе с газетами, да не успел прочитать. Пробежал только самые первые строчки, понял из них, что обе «его женщины» живы, и спрятал письмо. И вот теперь оно выводило там, в кармане гимнастерки, свою просительную напоминающую мелодию: «Я здесь, я здесь…» И почему-то думалось Сорокину, что есть в письме какие-нибудь такие слова: «Мы ждем тебя. Не приедешь ли ты к нам еще разок?»