Эмиль Кардин - Сколько длятся полвека?

Вальтер переспросил, искренне не понимай, куда клонит товарищ Редыко.

Недостаток бдительности. Известно ли товарищу Вальтеру, какие разговоры ведут между собой курсанты в его отсутствие?

В Вальтере закипал гнев: прикажете подслушивать?

Никаких приказов Редыко отдавать не собирается. Однако следовало бы хорошенько задуматься над тревожащим фактом: несколько человек из последнего выпуска, едва ступив на польскую землю, были арестованы дефензивой, из предпоследнего — тоже.

— Людей отбирает ЦК, — возразил Вальтер.

— Никто не гарантирован от ошибок. Во–вторых, исключена ли возможность вербовки дефензивой после отбора?

— В школе? — Вальтер старался сохранить хладнокровие.

Разговор этот оставил у него осадок тем более тяжкий, что Редыко, вскоре вернувшийся в Польшу, погиб. Дефензива, не проявляя большой изобретательности, инсценировала самоубийство. (Вальтер вздрогнул, когда Вильгельм Пик, открывая XIII пленум ИККИ, предложил почтить память погибших от вражеской руки и среди первых назвал Редыко…)

Накал международной обстановки, прав был покойный Редыко, нарастал с часу на час. Гитлер, дорвавшись до власти, обдуманно и стремительно военизировал Германию.

С Запада доносилось пробуждающееся дыхание войны.

В 1933 году Хенрика Тоувиньская приехала с экскурсионной группой в Москву.

На Белорусском вокзале ее встретили Макс и… Боже коханый! Неужто этот человек с морщинами, глубоко врезавшимися в бледные щеки, этот военный в немыслимо долгополой шинели — Кароль?

На площади ждала машина. Он сел за руль, с места дал газ. Автомобиль заносило на обледеневшей мостовой, припорошенной красноватым песком.

— Прошу тебя, осторожнее.

Нетерпеливо сигналя, Кароль лавировал среди толп, переходивших улицу, где им вздумается, не обращая внимания на милиционера с большим черным свистком во рту.

Не азарт это был и не ухарство. Рядом сидела Хенрика, родная Хеня. Он радостно сжимал руль и давил на педаль.

Сведущие экскурсанты объяснили пани Тоувиньской, что ее брат своим чином соответствует польскому генералу.

Ничего себе генерал! Нечего сказать, «генеральская резиденция»! Случайная старая мебель — к тому, что помнила Хенрика с восемнадцатого года, прибавилась пара стульев. Стол — Хенрику не проведешь — празднично накрыт усилиями всей семьи. Значит, ужаснулась она, на это ушли пайки, полученные на целую неделю…

Но самое удивительное — они себя не чувствовали несчастными и смеялись, когда старшая сестра приносила аккуратно завернутые в салфетку котлеты из интуристовского ресторана гостиницы «Новомосковская».

— Имей в виду, у нас за это расстреливают, — сурово предупредил Кароль.

Она стукнула его по гладкому черепу и подумала: что бы из ее одежды могло им пригодиться? Еще подумала: чудной все–таки юмор у брата.

Все были счастливы; счастье длилось пять дней. Только вот не совсем понимали друг друга…

Еще в Смоленске Сверчевского заинтересовала изданная в Варшаве книга подполковника Стефана Ровецкого «Уличные бои». Раздобыв ее, Сверчевский с ней не расставался, отдавая должное серьезности автора. Минутами усмехался; оба они, Ровецкий — в Варшаве, он — в Москве, думали об одном. Только Сверчевский исходил из задач восстания, Ровецкий — подавления его.

История вынудила Ровецкого сменить позицию, стать если не теоретиком, то практиком активно наступающей в уличной борьбе стороны. С 1940 года до ареста в июне 1943‑го он, под кличкой Грот, возглавлял Армию Крайову, сражавшуюся с гитлеровскими оккупантами. По личному приказу Гиммлера на второй день Варшавского восстания Стефан Ровецкий-Грот был расстрелян.

Его разбудил грохот. В полусне, сунув руку под подушку, нащупал длинный узкий ствол и окончательно проснулся.

На кой ляд ему всучили парабеллум!

Нет хуже просыпаться с тревогой. Этому дылде, картинно перекрещенному пулеметными лентами (мода после фильма «Мы из Кронштадта»), на фронт бы, а не лифтером. Малый ревностно и невпопад передвигает рычаг, останавливая кабину вместо четвертого этажа на втором или того нескладнее — между этажами. Дверцей бухает с сокрушающей силой, так что стены дрожат.

В номере темно. Снаружи на окнах гофрированные жалюзи, внутри — маскировочные шторы из тонкого картона.

Выпростав руку из–под подушки, положив парабеллум на мраморный столик, Сверчевский повернул выключатель, глянул на часы. Семь утра. По–московскому девять. У девочек звонок к первому уроку.