Георгий Цицишвили - Любовь поры кровавых дождей

В ту мучительную ночь я так и не сомкнул глаз.

Когда стало светать, я задремал. И сразу же в нижнюю дверь кто-то заколотил кулаком.

На пороге стоял Чигирин. Он совершенно протрезвел и смущенно улыбался мне. В руках он держал альбом.

— Пожалуйста, альбом ваш.

Я не сразу сообразил, что он мне говорит, и подумал: видно, совестно ему стало после моего вчерашнего взрыва, что такую цену за него заломил.

— Нет, Чигирин, даром я не хочу. Я подумаю, что могу дать за него. Немного погоди, сговоримся после, а пока альбом пусть будет у тебя.

— Так мне уже дали! — сказал он в ответ и подмигнул. — Теперь этот альбом ваш.

Его слова окончательно сбили меня с толку.

— Кто дал, что дали, когда?..

Мне не хотелось, чтобы подтвердилась промелькнувшая догадка.

— Малинина.

— Кто?! — спросил я так, будто впервые услышал четко произнесенную эту фамилию.

— Малинина.

Прищурив глаза и улыбаясь, Чигирин смотрел на меня.

— Что она тебе дала? — невольно вырвалось у меня, словно главное заключалось именно в этом.

— Больше, чем я просил! Три литры водки!

— Откуда?

— Ей начальник станции дал. Я ведь сказал, он ей не откажет.

— Хорошо, только я-то тут при чем?

— То есть как это при чем? Ради вас она это сделала! Больно уж он хотел этот альбом, говорит, подари ему от моего имени. Пускай, говорит, будет ему от меня память… Вот я и принес…

Мне только одного хотелось: помчаться к Малининой, заглянуть в ее бездонные глаза, просить прощения, стать на колени, открыть свое сердце! Как-нибудь объяснить ей, что ее решение не было правильным, что без нее мне не жить!..

Но я сдержался. Мне стало стыдно перед посторонним человеком. Ох, будь неладен чересчур застенчивый, чересчур сдержанный человек! Ведь такой может потерять даже самого себя!

В то самое время, когда я стоял в оцепенении и не знал, что сказать, к моему крыльцу подбежал запыхавшийся вестовой из штаба. Оказывается, командир полка объявил тревогу.

Наскоро одевшись и захватив оружие, я пустился бежать на командный пункт.

— Сейчас мне некогда, принеси вечером, вечером принеси! — на бегу крикнул я Чигирину.

Командир полка дал мне прочесть недавно полученный приказ нашего начальства: полку надлежало немедленно выступить, на ближайшей станции нас уже ожидали вагоны для погрузки, после чего нам надлежало отправиться в направлении Новгорода.

Только мы приступили к погрузке имущества на грузовые автомашины, как в воздухе раздался ужасающий гул.

Разумеется, мы тотчас же поняли, что предвещает этот гул моторов…

Да, немцы умели выбирать время!

Взвыла сирена, и все мы бросились в траншеи.

Едва я спрыгнул в укрытие, оглушительно громыхнуло. Потом еще, еще и — я сбился со счета.

Обалдев от невыносимого грохота, я прижался к стене траншеи.

Казалось, тяжелые фугасные бомбы рвутся одна за другой где-то совсем рядом, чуть ли не в двух шагах. От мощных взрывов содрогалась вся окрестность. Наши траншеи дрожали, как при сильном землетрясении.

Я не сразу смекнул, что вражеские бомбардировщики бомбят не нас, а станцию и дачный поселок!

У меня перехватило дыхание: ведь там находилась Малинина!

Если бы немцы захотели бомбить нас, мы были бы для них гораздо более труднодосягаемы, и укрытий у нас было заготовлено достаточно, и подразделения были рассредоточены на большой территории, и замаскированы были неплохо. Поэтому вражеская авиация не могла бы бомбить нас точным прицелом.

Зато станция и дачный поселок представляли собой отличнейшую мишень, при желании немцы могли нанести точный бомбовый удар по любому зданию.

Как только прекратился адский грохот и вражеские бомбардировщики скрылись из виду, нам тотчас же сообщили, что ни одно из наших подразделений не пострадало.

Получив это сообщение, я вскочил в «виллис» и велел шоферу гнать на станцию.

Когда мчавшийся на, полной скорости «виллис» миновал высокий бор, я поднялся на ноги в надежде увидеть станцию. Но меня как обухом ударило: желтого станционного здания как не бывало… Только столб дыма и пыли поднимался к небу.

Подъехав ближе, я увидел, что на месте вокзала выросла гора обломков бревен, досок, щепок. Некоторые доски обуглились, а иные превратились в щепки, словно кто-то нарочно их ломал и крошил.

Эта жуткая груда обломков, похожая на строительный мусор, дымилась кое-где, как угасающий пожар.

Я еле вылез из машины. Ноги меня не слушались, руки отяжелели. Я двигался как в дурмане. Медленно обошел развалины. Несколько человек, как и я, бродили вокруг обломков.