Георгий Цицишвили - Любовь поры кровавых дождей

Что мне было говорить? Я обрадовался донельзя.

В тот памятный вечер Малинина, не дождавшись окончания «концерта», поспешила домой.

До того я ни разу не играл без нее, и случилась удивительная вещь: едва она ушла, я почувствовал, что моя игра утратила всякий блеск. Я играл будто не по желанию, а по принуждению… А ведь меня кроме нее слушали и другие! Разве они не были достойны того, чтобы я играл с настроением? Но так уж создан, оказывается, человек: одно только чувство ответственности, необходимости еще недостаточно для вдохновения.

…У Нины Сергеевны меня встретил накрытый на двоих стол.

В старинном стеклянном кувшинчике поблескивала водка. На тарелке разложены ломтики обжаренной колбасы. Рядом тарелка с ветчиной. В объемистой фарфоровой миске дымились горячие сибирские пельмени. Жареная картошка радовала глаз. Тут же красовался тонко нарезанный белый хлеб и довольно глубокая миска с сотовым медом. Соленые огурчики и квашеная капуста дополняли этот роскошный для того времени стол. При виде всего этого я глотнул слюну. Таких роскошных яств я не видел с самого начала войны и вообще не представлял, что они еще существуют на свете.

Нина Сергеевна встретила меня необычайно оживленно. Не знаю, так оно было или нет, но она показалась мне особенно красивой в тот вечер. Постепенно она еще более развеселилась. Я интуитивно почувствовал, что она приняла какое-то решение…

Когда мы выпили всю водку и, достаточно захмелев, хохотали над каким-то фронтовым анекдотом, я улучил подходящий момент и обвил рукой ее талию.

Смех тотчас прекратился, но руку мою она не отвела. Сперва она сидела опустив голову, потом зашептала с мольбой:

— Пойдем к тебе… Здесь за мной все следят… сил моих нет… — И, словно опомнившись, добавила с лукавым видом: — Но сперва ты должен поиграть на рояле, и столько, сколько я захочу!

В тот вечер погода внезапно изменилась. Небо заслонили черные тучи, заморосил дождь. Стояла холодная, неприятная ночь. Ветер пронизывал до костей. А мы ничего не чувствовали и, весело переговариваясь, быстро шли к моей даче.

Я долго не мог зажечь лампу — у меня дрожали руки. Нина молча подошла к кровати и начала разбирать постель…

Безумное желание закурить заставило меня выйти в коридор. Пока она расстелила бы кровать и разделась, я успел бы выкурить одну самокрутку. Я так торопливо и жадно затягивался крепчайшей махоркой, будто ничего лучшего в жизни не знал.

Когда я вернулся в комнату, Нина уже лежала и заплетала волосы в коротенькую косичку.

Я несмело приблизился к кровати, опустился на край и с колотящимся сердцем принялся стаскивать с себя сапоги… Только я снял второй сапог, как раздался громкий настойчивый стук в дверь.

Нина посмотрела на меня испуганными глазами.

— Кто бы это мог быть? — спросила она.

Я пожал плечами. Я никак не мог понять, кому я понадобился в такую пору. С дежурными полка я переговорил по телефону сравнительно недавно, и никаких спешных дел не предвиделось.

«Наверное, это Вяткин, — осенила меня догадка. — Вероятно, он выследил меня и решил отравить мне вечер…»

Я снова натянул сапоги и вышел в сени.

— Кто там? — спросил я нежданного гостя.

— Это я, техник-смотритель Чигирин Аркадий Гаврилович.

— Что вас привело среди ночи? — удивился я и почувствовал, что не сумел скрыть укора.

Разговаривая с Чигириным, я все время наблюдал через полуоткрытую дверь за лежавшей в постели Малининой. Положив белые руки поверх одеяла, она устремила задумчивый взор в какую-то неведомую мне даль.

— Ночь ли, день ли, война не разбирает, — ответил из-за двери Чигирин. — Что час назад считалось рано, то час спустя будет поздно!.. — Техник-смотритель явно хватил лишнего и был не прочь пофилософствовать.

— Что же вам угодно? — как можно более официально осведомился я. — Может, все-таки лучше отложить наш разговор до завтра? — И, подумав, что от пьяного человека не так-то легко отделаться, категорически добавил: — Сейчас я занят, Чигирин, завтра… — И я взялся за ручку двери, чтобы закрыть ее.

— Ладно. Мне-то что, мне все равно, я могу и вовсе не прийти. Это вы должны спешить.

— Это почему же я должен спешить? — Я невольно улыбнулся такому ультимативному требованию. Испуг или смятение прошли, я успокоился, и, видимо, потому меня охватило какое-то беспричинное веселье — спутник прошедшей опасности.

— Вот, принес вам альбом…

Я торопился в комнату, но любопытство все же одолело меня, и, прежде чем затворить дверь, спросил: