Георгий Цицишвили - Любовь поры кровавых дождей

Никогда еще моя игра не доставляла мне самому такого внутреннего удовлетворения, как этот импровизированный «концерт». Это был, пожалуй, первый случай в моей жизни, когда собственные знания и способности принесли такое удовольствие окружающим. Большую, очень большую радость дает, оказывается, сознание этого, гордость и счастье испытывает человек.

Было уже довольно поздно, когда мы покинули старинную дачу. Я твердо решил следующим утром серьезно заняться ее осмотром.

Порядок нашего шествия обратно как-то сам собой изменился: впереди шли я с Малининой, за нами — остальные. Вяткин больше не смеялся, не знаю почему — размышлял ли он о чем-либо серьезном, или злился на то, что Малинина предпочла мое общество…

Когда мы оказались в темноте, Малинина взяла меня под руку.

— Я даже не могу выразить, какое большое удовольствие вы мне доставили, — сказала она, крепко держась за мою руку.

Представьте, эти простые, пожалуй даже избитые слова, которые часто звучат совершенно бездушно, сейчас были исполнены для меня особого смысла. В той обстановке, в какой находились мы, все слова имели особое значение, какой-то подтекст. Я чувствовал, что наступила та пора, когда явления назревают сами по себе, и время, независимо от твоей воли, от твоего желания, ускоряет события, способствует проявлению затаенных чувств и мыслей, заставляет тебя открыться. Я догадывался, что Малинина находилась именно в таком состоянии.

— …С детства люблю музыку, — как бы сквозь сон слышал я слова Малининой. — Мать моя профессор по классу фортепиано Ленинградской консерватории. Она очень хотела, чтобы и я пошла по ее пути. Но меня привлекала профессия отца — театроведение. Когда началась война, я была студенткой четвертого курса искусствоведческого факультета. А на фронте люди моей специальности не у дел, и вот меня по мобилизации направили на железную дорогу. Сперва на реку Свирь, потом перевели на эту тихую станцию… Но здесь такая глушь, я предпочла бы находиться на передовой… Я уже написала уйму заявлений, докладных, рапортов с просьбой перевести меня на какую-нибудь прифронтовую станцию, но до сих пор ни ответа ни привета…

Я проводил ее до дому. Оглянувшись, я не увидел ни Вяткина, ни капитана. Очевидно, они отстали по дороге. Такое поведение Вяткина меня очень удивило: он как бы уступил мне женщину, за которой столь рьяно ухаживал.

Час был поздний, и тем не менее Малинина пригласила меня к себе на чашку чая. Она жила в той части дачного поселка, которая ближе к станции.

Хозяйка на какое-то время оставила меня одного, но вскоре появилась — уже в другом виде. Она переоделась. Вместо брюк и майки на ней было платье, которое делало ее еще очаровательней.

Несмотря на свою немногословность, она оказалась интересной собеседницей. Мы так увлеклись беседой, что засиделись допоздна.

Вероятно, была уже полночь, когда в маленькой керосиновой лампе кончился керосин. Огонь сперва стал мигать, потом вовсе погас.

Мы остались в темноте.

Некоторое время мы еще разговаривали, потом я поднялся. Попрощавшись с Малининой, я хотел пойти к двери, но потерял ориентацию и в потемках натыкался на какие-то предметы.

— Я вас проведу, — сказала Нина Сергеевна и взяла меня за руку.

Мы миновали коридор и у выходной двери нечаянно столкнулись. От прикосновения к ее упругому телу меня обдало жаром. Но когда я потянул ее обратно в комнату, она на миг прильнула к моим губам, поцеловала и — выскользнула из моих объятий.

— Не желай сразу так много, — полушутливо произнесла она откуда-то из темноты.

Преследовать ее в темноте да еще в незнакомом доме было глупо.

…После этого минуло несколько дней. Каждый вечер происходило одно и то же: рядовые и командиры посылали ко мне делегатов с просьбой, чтобы я им что-нибудь поиграл. И я подсаживался к роялю, который придвинули к самому окну…

В награду, за мою игру во дворе раздавался такой гром аплодисментов, какому позавидовал бы любой выдающийся пианист.

На каждом «концерте», как правило, присутствовала и Нина Сергеевна, и самый большой восторг выражала именно она.

Что и говорить, для меня эта женщина была самым главным слушателем и ценителем. И как бы в благодарность за ее присутствие я исполнял Первый концерт Чайковского.

Признаюсь вам откровенно, что не только Первый концерт, но все, что я играл, — играл ради нее. Она вдохновляла меня…

После музыкальных вечеров повторялось одно и то же: я провожал ее до дому, заходил к ней, и мы, оживленно беседуя, попивали чай, если, конечно, он был. Если же не был — тоже не унывали. Возвращался я почти всегда поздней ночью, но мои вечерние прогулки никого не удивляли.