Михаил Аношкин - Прорыв. Боевое задание

В избе полицаев не оказалось. Рыжий дядька чинил валенки. Парнишка лет двенадцати сопел на полу, привязывая к валенкам коньки-снегурочки.

— Соль, говорите? — спросил рыжий дядька. — Это хорошо. Соль у нас кончилась, а без нее ослепнуть можно, — и к сыну: — Тикай, тикай, нечего слушать взрослые разговоры, ишь рот открыл, шире нашей кадочки. Ну?!

И рыжий незаметно подмигнул сыну, чтоб тот скорее уходил и привел кого надо. Анюта ничего не заметила, Нинка тем более. И начал тянуть волынку рыжий дядька: кто да откуда, да как там живется в Брянске, добрые немцы или злые. Про соль ни слова, словно бы забыл, зачем прибыли сюда девушки. Нинка и та сообразила, наконец, что дело пахнет керосином, к двери поближе попятилась. Но в дверях стала девушка в полушубке, привалилась плечом к косяку и смотрит на незнакомок усмешливо.

У Анюты свой план созрел. Появятся полицаи или немцы, она выхватит пистолет, который прятала за пазухой, и пристрелит, прежде всего, рыжего, потом эту деваху, ну, а последнюю пулю в себя.

Под окном тревожно проскрипел снег. Стекла затянуты куржаком — ничего не разглядишь. Разговор мужской, но невнятный. Анюта, напрягшись, спросила рыжего:

— Кто? Полицаи?

— Полицаи, — усмехнулся рыжий и вдруг увидел, что Анюта выхватила из-за пазухи пистолет и навела на него. Заорал благим матом:

— Дура, опусти оружие! Партизаны! Нет туто-ка полицаев!

Анюта дрожала, ни одному слову рыжего не верила. Девушка, испугавшись, что сейчас произойдет непоправимое, закричала:

— Скорее, товарищи!

Анюта не помнила, почему она не выстрелила. Чудом спасся рыжий, мог бы погибнуть из-за своей неловкой шутки. Собственно, какая это шутка? Он принял парашютисток за немецких шпионок. Здесь был партизанский край. Фашисты под любым предлогом засылали к партизанам своих агентов. Они охотно вербовали красивых девушек — находились продажные твари.

Так Анюта и Нина очутились у Давыдова. Чуть попозже появился и Федя. На него жалко было смотреть. Обут в худые ботинки без обмоток, грязная портянка торчала из ощерившегося носка. Федя обмотками перемотал ботинки, чтоб ноги не мерзли. На плечах болталась старая серая дерюга, балахон какой-то, а может, шинель времен первой мировой войны. На нестриженной голове покоилась кепочка — блинчиком. Уши повязаны черной шелковой тряпкой. Не брился и не мылся, наверно, около месяца. Клинышком топорщилась жиденькая смешная бороденка. Ему бы посошок в руки и суму через плечо — и странник, какими их рисовали художники.

Сташевский осенью попал в окружение, попробовал немецкого плена, однако благополучно бежал. Слезно просил оставить его в отряде. Федя трясся от холода, переминался с ноги на ногу. Руки старался спрятать в рукава своей дерюги, но они были узенькие и вторая рука туда не влазила. Под носом белела сосулька.

Давыдов задал один лишь вопрос:

— Кадровик?

Получив утвердительный ответ, зачислил его в стрелки, добавив:

— Оружие добудешь в бою.

На следующий день Сташевского нельзя было узнать: Партизаны раздобыли ему валенки, шубу и старую заячью шапку, правда, малость великоватую, но зато теплую. Федю побрили, постригли, отмыли в бане, и предстал он перед Анютой молоденьким застенчивым пареньком.

А еще позднее с двадцатью хлопцами пришел в отряд Старик. С Федей у них была трогательная встреча — оказывается, они уже успели повоевать вместе. Давыдов дал пришедшему роту, в которую отпросился и Федя. Позднее Старика назначили заместителем командира отряда по разведке, а Федя стал у него правой рукой.

Сташевский славный парень, деликатный такой, с нею, по крайней мере. Кое-кто из ребят огрубел в лесу, материться научился. Другой раз махнут непечатное слово и при Анюте. Она их сердито осаживает, но они быстро забывают про свою оплошку. Федя нет, за ним такое не водится. Интеллигентская закваска в нем сидела крепко. Анюта к Старику приглядывалась дольше, чем к кому-либо. Он ей нравился и не нравился. Держался со всеми уверенно, но и не навязчиво, за словом в карман не лез. Но что-то в нем коренилось колючее или нагловатое, она не могла разобраться скоро. Анюту он вообще не замечал, будто ее не было на свете, и это оскорбляло самолюбие. Несколько позднее она, наконец, поняла, что не колючее и не нагловатое в нем было. Именно в этом жило презрение к опасности, к смерти. Поняла это после одной истории.

Через Надю, ту самую девушку, которой Анюта с Ниной, хотели продать соль, немецкий офицер хотел установить связь с партизанами. Будто бы в гитлеровской армии была группа словацких солдат, которая хотела перейти к партизанам. Надя об этом доложила Старику. Тот заинтересовался офицером и решил с ним встретиться. Через Надю договорились о месте и времени встречи. Давыдов неодобрительно отнесся к затее, но запрета накладывать не стал. Старик взял с собой четверых партизан, в том числе Щуко и Федю — без этих двух не делал ни шагу.