Иван Меньшиков - Полуночное солнце

И, объезжая со своей почтовой сумкой стойбище за стойбищем, Яптэко все время думал о том, как выполнить свое обещание.

Наконец долгожданный миг наступил.

Стоял веселый, весь пронизанный солнцем июль. Легкий ветерок нес над тундрой бледно-голубые паутинки, окутывая ими кусты и опуская их в озера. Ожиревшие куропатки лениво кричали на Яптэко, вспугнутые его нартами. И даже лемминги — тундровые мыши — свистели не так резко, разморенные солнцем.

Но Яптэко не замечал ничего этого. Лоб его, покрытый непривычными морщинами, сосредоточенное выражение лица и нетерпеливое подергивание вожжей — все говорило о том, что Яптэко занят какой-то необычайной мыслью.

Дело в том, что сегодня в одном из стойбищ Яптэко узнал о Тёпке Ханзерове.

— Э, — сказал Яптэко пастухам, когда узнал о Тёпке Ханзерове, о смерти его хозяина и об Усть-Куломском монастыре. — Э, — сказал Яптэко и, быстро раздав почту, поехал совсем в другом направлении, чем ему полагалось ехать.

Накануне революции монахи Усть-Куломского монастыря обратили свои капиталы в оленьи стада. Они и мзду с самоедов брали оленями. Стада свои они отдавали на выпас многооленщикам, говоря:

— Это олени господа нашего Исуса Христа. Смертный грех падет на того, кто украдет хотя бы одного олешка, ибо заповедь божья гласит: «Не пожелай жены ближнего твоего, ни раба его, ни вола его, ни осла его, ни всякого скота его, ни всего, елико суть ближнего своего».

Тёпка Ханзеров был честным батраком обедневшего князя Солиндера.

И хотя Солиндер ни разу не говорил батраку о том, что «воровать оленей господа нашего Исуса Христа грешно», Тёпка Ханзеров не пожелал ни горбатой жены Солиндера, ни раба его — своего товарища-батрака, а волов и ослов князь Солиндер почему-то не держал.

— Они хлеба много жрут и походят на медведей. Олешек еще перепугают, — как-то, объясняя заповедь бога, сказал Солиндер Тёпке.

Как бы то ни было, за двадцать лет оленье стадо Усть-Куломского монастыря выросло в четыре раза. Солиндер успешно скрывал его от советской власти. И только однажды ему пришлось отдать тысячу оленей по суду своим батракам. С тех пор он стал еще осторожнее и там, где не помогала резвость ног, применял хитрость.

Так, например, он погнал свои стада подальше от колхозов, на восточную сторону Ямала. Он говорил Тёпке:

— За Камнем, за Пай-Хоем олени господа нашего Исуса Христа будут целы.

Но недалеко от гор, на берегу Оби, он опился спиртом и «протянул ноги к очагу», что по-русски означает «умер». «Бог позвал его к себе. О своих олешках хочет узнать, однако», — подумал тогда Тёпка Ханзеров и на этом успокоился.

Он похоронил Солиндера на берегу Оби и погнал стада прежним путем.

Три тысячи оленей целиком легли на его плечи, и Тёпка Ханзеров возненавидел господа бога. Раньше хоть помогал хозяин, но теперь было очень трудно. И, встречая колхозников, Тёпка Ханзеров сетовал на Христа. Тёпке и в голову не приходило отдать кому-нибудь оленей. Он знал, что олешки принадлежат богу, и добросовестно выполнял свои обязанности перед ним, своим вечным хозяином.

Между пологих сопок, поросших редкой полярной ивой, гнал стадо Тёпка Ханзеров. Усталые собаки помогали ему и, поджав под себя задние лапы, сидели на скалах, обнаженных ветрами.

Солнце стояло над головой Тёпки Ханзерова. Оно одуряло, клонило ко сну. Оно подняло зыбкие марева над волнистым горизонтом.

В небогатом чуме Тёпки сидела у потухшего костра больная жена. Она стонала уже покорно, примирившаяся со своими страданиями.

Тёпка лежал на нартах, смотрел, щурясь, на горизонт, на стадо, и ему хотелось заплакать.

Далекая точка на одной из сопок привлекла его внимание.

— Вот болесь-то! — удивился Тёпка и понюхал табаку.

Смахнув слезы, накатившиеся на глаза, Тёпка вновь посмотрел на точку.

— Вот лешак-то! — сказал Тёпка обрадованно и вошел в чум.

— Увези меня на факторию, — сказала женщина. Глаза ее были закрыты. Ресницы дрожали, и солнце, заглянув в чум, зажгло росинки на них.

Тёпка задумался.

— Как же олешки? — спросил он уже в который раз.

— Олешки… — сказала женщина покорно и открыла глава. — Едет кто-то…

Возле чума уже шуршали полозья нарт о голую землю.

— Входи, чего ли! — крикнул Тёпка и зажег костер.

В чум вошел Яптэко Манзадей. Он весело поздоровался с хозяином, узнал у женщины, чем она больна, и, по-домашнему расположившись на шкурах, достал из своей почтовой сумки полбутылки вина.